— А Саввич? — с надеждой воскликнул ординатор. — С него вы взяли показания?
Делин недоуменно-презрительно покосился на Иноземцева и, глубоко оскорбленный его вопросом, даже отвечать не стал.
— Что же? Что же он сказал? — не унимался ординатор.
По-прежнему обиженный тем, что Иван Несторович посмел поставить под сомнение чистоту профессионализма начальника уездной полиции, Делин поднялся и, демонстративно отвернувшись, двинулся к столу, заваленному бумагами.
— Вот поезжайте и опросите дворецкого от себя лично, — буркнул он. — А у меня, знаете, куча административной работы, поглядите, одни бумажки кругом. Вы мне своими привидениями голову морочите. Не до того.
— Опросить? Саввича?
Иноземцев призадумался. А и правда, этот чудесный старичок ведь воспитывал Ульяну Владимировну с пеленок, знает ее наверняка. Да и генераловыми тайнами владел, это тоже вне всякого сомнения — столько лет ему прослужил. Ежели что скрыл от полиции, то ему, Иноземцеву — лицу частному, — откроет кой-какие подробности. Раз уж случилось, что в дело замешана мистика, так и разговор будет течь совсем в ином русле. Делин-то, поди, про боуду и слова не спросил.
— Хорошо, поеду, поговорю с Саввичем, — выпалил Иноземцев. — Давайте адрес.
Продолжая хмуриться, Делин уселся за стол и, обмакнув стальное перо в чернильницу, деловито заскрипел.
— Адрес тот же, Иван Несторович, — не поднимая головы, молвил исправник. — Тот же. Только почтенный камердинер поселился ныне у озера, в охотничьем домике.
Попасть в Бюловку, а тем более к озеру, в котором утонула Ульянушка, оказалось задачей непосильной. Никто не желал запрягать в столь мрачные места. Хоть начальник уездной полиции развенчал все легенды по всей полицейской науке, предоставив неопровержимейшие доказательства, народ вокруг продолжал верить в генерала-оборотня, в чудовищную тень итальянской принцессы, а теперь и в блуждающую по берегу утопленницу. Тому хорошо способствовала пресса, недели не проходило, чтобы не появлялась очередная статья в газетах и газетенках о бюловском генерале.
Самые невероятные и невозможные подробности фраппировали округу. Одно издание утверждало, что генерал самозванец, авантюрист, картежник, другое — что он вурдалак, державший в неволе девушку, третье — что проклятый оборотень сожрал-таки ее, четвертое рассказывало о его долгих годах жизни на алмазных приисках и несметном богатстве. Из уст в уста передавались сии печатные россказни и небылицы, обрастая новыми подробностями, еще более фантастическими.
Как Делину удавалась опровергать все эти слухи и поддерживать в уезде порядок, одному богу известно. Не зря он, как выйдет из себя, тотчас же принимался кричать, что в отставку подаст. А становые приставы продолжали терзать начальника протоколами с одноликими оказиями из разных уголков уезда — то корову угонят, то избу обчистят, и все-то на пресловутого зверя пытались свалить, путая картину преступления. Столько жуликов тотчас образовалось, которым на руку оказался легендарный генерал, а сколько искателей сокровищ, прибывших сюда попытать счастья в поисках его алмазов. Иноземцев, сидя за стеной кабинета исправника, вздрагивал от яростных выкриков исправника, взбешенного небывалым натиском.
Несколько часов ординатор провел в кабинете столоначальника, разбирая подшивки газет и попивая горячий чай. Все это время искали смельчака, который согласился бы отвезти врача к бывшему камердинеру генерала.
Иноземцев перечел свыше тридцати статей и заметок, прежде чем ему сыскали повозку. Да и то возница согласился доставить до ворот поместья, а к озеру врачу по снегу пришлось бы самому добираться.
— Странный молодой господин, — заметил столоначальник Делину, когда Иноземцев ушел. — Нервный. Вздрагивает от малейшего шума, а в Бюловку одному отправиться не забоялся.
Исправнику осталось лишь руками развести на это.
Камердинер его превосходительства легендарного генерала после всех несчастий, что свалились на семью, которой он был беззаветно предан, впал в большое уныние и не хотел оставлять барской усадьбы. Он переехал к озеру в охотничий домик и, совершенно замкнувшись, почти его не покидал. То был двухэтажный особнячок из сруба, обставленный на щегольской манер. Генерал отстроил его для уединенного времяпрепровождения, но отчего-то домик всегда стоял нежилым, заброшенным. Вся мебель — сплошь изящная, дорогая — была старательно укутана в пожелтевшие от времени чехлы. Бывший камердинер освободил стол, несколько стульев, козетку и красивый резной поставец с посудой в гостиной.
В усадьбе же из слуг остался только Фомка, он занимал маленький закуток под кухонной лестницей и смотрел за тем, чтобы по угодьям покойного господина не шныряли воры и искатели приключений.
Когда в двери постучался Иноземцев, радости Саввича не было предела. Без привычной ливреи он выглядел вполне обычно и больше не походил на ожившее привидение. С суетливой заботливостью, с лакейской предупредительностью встретил врача, как самого долгожданного в целом свете гостя. И комнату ему приготовил, и царским ужином из каши, блинов и варенья накормил, отбранил по-отечески: несколько верст доктор шел пешком под страшным снегопадом, едва не заплутал, едва не был съеден волками, которых с тех пор здесь столько развелось.
— Вот была раньше Герочка, никаких вам волков-с, никаких куниц — всех отвадила, всех распугала. Хотя Ульянушка говорила, что она сама никогда первая не нападает. Эх, — вздохнул Саввич, утер слезу. — Вы ешьте, ешьте, дорогой Иван Несторович. Я нарадоваться не могу, что вижу вас живым и невредимым. А то ведь тогда в окно-с выпрыгнули, думал, все — костей не соберем.
Иноземцев замер, едва не расплескав варенье.
— А кто это — Герочка?
— А, — отмахнулся камердинер. — Старая-с история, мне велено было, конечно же, молчать. Но сейчас разве имеет молчание какой-либо смысл, — опять вздохнул Саввич, поморщился, не выдержал, достал платок и разрыдался. — Вот ведь в чем дело, Иван Несторович, — продолжил он чуть погодя, — Ульянушка при всей своей внешней степенности была очень взбалмошной девочкой. Непоседа, так сказать, сущий бесенок, хоть и тщательно пыталась сие скрыть. Не хватало ей в деревне простора, а может, людей равных не хватало. Да и воспитание его высокопревосходительство дал весьма странное, поощрял всяческие сумасбродства. Она с детства и по крышам прыгала как галчонок, и в лес сбегала, над челядью постоянно подшучивала. То скот весь из загона выпустит, то в корыто с бельем леща подкинет, то, напротив, чью-нибудь работу ночью доделает… Раз сама чуть ли не все сено за ночь по амбарам растаскала, десять годков ей тогда минуло. Кто ж на нее, ребеночка, барышню юную, подумает? Никто! На другой день подняться не могла, спины разогнуть, руки-с все в мозолях, пришлось неделю в спальне пролежать. Зато довольная, что вся округа в недоумении ходит. «Разве не смешно, Саввушка, смешно же! Они ведь на лешего теперь думают. Вот потеха!» Люблю, говорила, потешить людей. А слуги сплошь темные, тотчас молву пустили, что домовой в усадьбе завелся, а из лесу леший повадился ходить. Ульянушка видит, что дело как по маслу, дальше балует. Пару раз в простынях в кухню спускалась, до приступа кухарку довела. И кто знал, что она эту свою нехорошую привычку-с до такого страшного конца доведет. Уж как я себя корю, как ругаю, что с младых лет приучился ее капризам потакать да прикрывать ее выходки, а порой… а порой в них участвовать.
