Камни здесь гладкие, как мрамор, будто равнина состоит из окаменелых мышц. Отдельные валуны и булыжники имеют жутковатый вид, словно на самом деле они – мусор, разбросанный олимпийскими богами. Ганс сильно отстает, увлекаясь их осмотром. Однажды, когда они замечают насыпь, тянущуюся вверх по горе, будто эскер
[38] или Римская дорога, Ганс объясняет, что здесь протекала лавовая река, которая была тверже окружающего ее базальта, и после того, как тот выветрился, она осталась здесь. Используя ее как надземную дорогу, они проходят по ней целый день.
Роджер начинает идти чуть быстрее, оставляет остальных с тележкой позади. В костюме и шлеме, на безжизненной поверхности Марса. Его захлестывают воспоминания, дыхание становится затрудненным и неровным. Это мое место, думает он. Этот совершенный ландшафт моей юности. Он еще остался. Его нельзя уничтожить. Он останется навсегда. Он осознает, что почти забыл, не как он выглядит, но каково это – находиться посреди этой нетронутой природы. Эта мысль – точно игла в его возбуждении, что росло с каждым шагом. Стефан и Айлин, которые, как и он, не были запряжены в тележку, догоняют его. Роджер замечает их и хмурит брови.
«Не хочу об этом говорить, – думает он. – Хочу побыть один».
Но Стефан уже рядом, потрясенный всем этим простором, целым миром неба и камней. Роджер не может сдержать улыбку.
А Айлин довольствуется лишь тем, что идет вместе с ним.
На следующий день, однако, когда они шли в упряжи, Стефан, который тащится позади него, признается:
– Ладно, Роджер, я понимаю, почему ты все это так любишь. Это так возвышенно, честно. Именно такое, как надо, – чистый ландшафт, чистая природа. Но… – Он делает еще несколько шагов, пока Роджер и Айлин, ступая рядом, ждут, что он продолжит. – Но на Марсе есть жизнь. И мне кажется, тебе не нужно, чтобы вся планета была вот такой. Это будет здесь всегда. Атмосфера никогда так не поднимется, поэтому все это останется. А мир, что внизу, со всей своей жизнью… он прекрасен.
«Прекрасный и возвышенный, – думает Роджер. – Очередная двойственность».
– А что, если прекрасное нужно нам больше, чем возвышенное? – заключает Стефан.
Они шагают дальше. Айлин смотрит на умолкшего Роджера. Он не может придумать, что сказать. Она улыбается.
– Если Марс может меняться, значит, сможешь и ты.
«Глубокая сосредоточенность на себе в окружении такой бесплодной величественности, боже мой! Можете себе такое представить?»
В ту ночь Роджер разыскивает Айлин и со странным рвением занимается с ней любовью, а когда все заканчивается, он вдруг начинает плакать, сам не зная почему, а она прижимает его голову к груди, пока он не отворачивается и не засыпает.
Следующий день они идут по все более и более покатому склону, который, как постоянно кажется, будто бы выпячивается из горизонта над ними, и после обеда достигают уплощенной земли. Еще час пути – и они оказываются у стены кальдеры. Они покорили Олимп.
Они заглядывают в кальдеру. Она представляет собой гигантскую бурую равнину, окруженную стеной. Внутри утесы поменьше опускаются к провальным кратерам, а затем тянутся уступами к круглой равнине с круглыми углублениями, накладывающимися друг на друга. Небо почти черное – видно звезды и Юпитер. А высокая вечерняя звезда – это, наверное, Земля. Плотный голубой слой атмосферы начинается как раз под ними, поэтому получается, что они стоят на широком острове посреди голубого слоя, венчаемого куполом черного неба. Небо, кальдера, каменная изоляция. Миллион оттенков коричневого, бронзового, красного, ржавого. Планета Марс.
Недалеко от них у края видны развалины тибетского буддийского монастыря. Когда Роджер их замечает, у него отвисает челюсть. Коричневое основное здание, судя по всему, выдолблено из квадратного валуна размером с крупный дом, из которого вынули бо́льшую часть объема. Когда монастырь действовал, он, вероятно, был герметичен и имел воздушные шлюзы в дверных проемах и глухие окна. Сейчас же окон нет, а в примыкающих к нему второстепенных зданиях проломлены стены и крыши, так что они стоят открытые к черному небу. Вдоль края от них тянется каменная стена высотой по грудь, на тонких столбиках остаются цветные молитвенные барабаны и флажки. Барабаны медленно крутятся под легким воздействием стратосферы, флажки вяло развеваются.
– По площади кальдера примерно равна Люксембургу.
– Да ладно тебе!
– Серьезно.
Наконец впечатляется и Мари. Она подходит к молитвенной стене, смотрит на кальдеру, одной рукой касается барабана и время от времени задумчиво его вращает.
– Бодрящий видок, а?
Нужно несколько дней, чтобы обогнуть кальдеру и дойти до железнодорожной станции, поэтому они разбивают лагерь у брошенного монастыря, и к громаде из бурого камня присоединяется большой гриб из прозрачного пластика, набитый всякими разноцветными предметами.
В конце дня они бродят вокруг, тихонько переговариваясь над обрывами или просто всматриваясь в тенистую кальдеру. Некоторые из круглых скал внутри нее выглядят вполне пригодными для альпинизма.
Солнце вот-вот отправится к ободу на западе, и огромные яркие полосы пронзают темно-синее небо, придавая вершине жутковатое косвенное освещение. Голоса на общей частоте звучат тихо и завороженно, а вскоре и смолкают совсем.
Роджер сжимает руку Айлин, а затем отходит. Под ногами у него черная земля – камень, рассыпавшийся на миллионы частиц, будто боги били по нему молотами целые эоны. Ничего, кроме камней. Он отключается от общей частоты. Закат уже почти начался. У горизонта огромные лавандовые просветы пронзают сиреневую мглу, а вверху в черноте сверкают звезды. Тени тянутся отовсюду в бесконечность. Солнце, ярко-бронзовая монета, растет вширь и сплющивается, медленно опускаясь к горизонту. Роджер обходит по кругу монастырь. Западные стены ловят последние отсветы солнца и отбрасывают теплое оранжевое зарево на разрушенные здания. Роджер бредет вдоль молитвенной стены, ставит на место выпавший камень. Барабаны еще крутятся – наверное, из какой-то легкой древесины, думает он. Цилиндры с большими черными глазами и рукописными надписями, раскрашенные красками – белыми, красными, желтыми, – но все то тут, то там надколотое. Роджер вглядывается в пару мужественных раскосых глаз, медленно вращает барабан и чувствует легкое головокружение. Мир везде. Даже здесь. Сплющенное солнце садится на западный обод кальдеры. Слабый порыв ветра поднимает длинное знамя, неспешно колышет его в темно-оранжевом воздухе…
– Ладно! – говорит Роджер, вращает барабан со всей силы и, шатаясь, отходит, пытаясь постичь все, что его окружает. – Ладно! Ладно. Сдаюсь. Я принимаю.
Он утирает красную пыль со стекла своего забрала и вспоминает птичку, выбравшуюся из дымчатого льда.
Новое создание ступает на твердь зеленого Марса.
X. Артур Стернбах открывает крученую подачу
Это был высокий и худенький марсианский ребенок, к тому же стеснительный и сутулый. И неуклюжий, как щенок. Зачем его ставили на третью базу – понятия не имею. Сам я играл шорт-стопа
[39], несмотря на то, что был левшой и не мог принимать граундеры
[40]. Но я американец, поэтому играл где играл. Вот что значит учиться бейсболу по видео. Некоторые вещи настолько очевидны, что о них никто даже не упоминает. Например, что шорт-стопом никогда нельзя ставить левшу. Но на Марсе все будто начиналось заново. Некоторые здесь обожали бейсбол и заказывали снаряжение и устраивали поля – и это было все, что им нужно.
