– Капитан фон Крисп… Капитан фон Крисп… – бормотал генерал-граф, перебирая лежавшие на столе документы. – Да где же эти бумаги? Ничего теперь не найти.
Лишь перебрав несколько пачек, он нашел нужный документ.
– Ага – вот! Вы сейчас где живете, капитан?
– Тут неподалеку, ваше сиятельство, в Рийне.
– Придется переехать в Хаски. Знаете, где это?
– В сорока милях к югу.
– Правильно, в окрестностях Хаски находится гора Тонзур, на ней обычно становятся лагерем рекруты для обучения ратным наукам. В ближайшее время из Датцуна туда перебросят казенных людей, потом из других мест – предполагается собрать не менее трех тысяч. После короткого обучения двинем их навстречу мятежникам, а в ваши обязанности будет входить инспектирование лагеря и обучение трех рот, которые вы поведете в бой.
– То есть…
– То есть вы должны проследить, чтобы они имели хоть какую-то выучку.
– Кем они будут, ваше сиятельство?
– Разумеется, не конные гвардейцы, на мечах за две недели тоже никого не обучишь, значит, остается одно – копейщики. Их можно тратить без счета, поскольку это казенные люди, проданные хозяевами задешево.
– Стало быть, ни на что не годные или спесивые.
– Почти что так. Помнится, лейтенантом вы командовали в полку ротой, собранной из какой-то сволочи?
– Так точно, ваше сиятельство, сплошь были воры. Я трижды водил их на штурм Солемских высот и трижды обновлял состав.
– На Солемах было горячо. – Генерал-граф вздохнул. – Много было с ними возни?
– Десятую часть перебил собственными руками, ваше сиятельство, приходилось ставить в тылу арбалетчиков, чтобы эта сволочь шла на редуты.
– Ну, раз опыт есть, вам и быть у них командиром.
– Какая у нас будет задача, ваше сиятельство? – спросил напрямик фон Крисп. Вопрос был за пределами субординации, но капитан знал, что генерал-граф, как старый солдат, не обращает внимание на подобные мелочи. Их разговор уже выходил за пределы правил субординации – обыкновенный пехотный капитан и третий после наместника человек в провинции.
– Задача простая – продержаться до подхода легионов императора. В столице уже знают о мятеже, на неделе войска встанут на марш.
– Через месяц будут у нас?
– Да, уже через месяц. Не скажу, что все так уж просто – мятежники собрали стотысячное войско, к ним примыкают не только враги императора, но и кочевники – в надежде пограбить.
– Уверен, когда подойдут легионы, кочевники присоединятся к нам, ваше сиятельство.
– О, они отлично держат нос по ветру. Однако все свои силы мятежники применить пока не могут, войска разношерстные, еще недавно эти князьки воевали друг с другом, поэтому управлять таким сбродом будет нелегко.
– Против такой армии и казенные рабы что-то смогут сделать.
– На это я и надеюсь. Конечно, против конницы туранского хана им не устоять, но регулярных войск у нас пока крайне мало – двадцать тысяч против ста. Конечно, что-то еще наберем ополченцами, но вся надежда лишь на легионы.
Они помолчали.
– Ну ладно, разболтался я, вот документы, подорожная и, самое главное, табель на переезд и наем квартиры – четыре золотых и двадцать серебряных рилли.
– Благодарю, ваше сиятельство! – Капитан не в силах был сдержать радость: в его положении эти деньги были как глоток воздуха для утопающего.
– Желаю удачи, капитан, и хотелось бы поскорее услышать ваш доклад о готовности трех рот к выступлению.
– Приложу все силы, ваше сиятельство.
Покинув штаб гарнизона, фон Крисп перешел в соседнее здание, где располагалось казначейство. Сидевший в окошке крючкотвор с замусоленными лейтенантскими орлами внимательно изучил поданный табель и косо посмотрел на капитана, как будто тот был каким-то бродягой. Потом долго переписывал что-то в учетную книгу, присыпал чернила песком и лишь затем ушел в другую комнату, где долго лязгал ключами и гремел крышками железных ящиков. Наконец он вернулся, подал капитану на подпись книгу и только потом, словно со своими, расстался с деньгами, выложив их двумя столбиками на кожаную подушечку.
Фон Крисп сгреб монеты и довольный покинул казначейство.
31
Наступило утро долгожданного дня, когда ворота сарая широко распахнулись и наряду с опротивевшими физиономиями своих мучителей невольники увидели выстроившихся в две шеренги солдат.
– Чего смотрите, сволочи? Выходите! – привычно заорал Гудьир.
– Давай-давай, хари немытые! – вторили его помощники. Солдаты и командовавший ими пехотный сержант смотрели на все происходящее равнодушно – они прибыли из гарнизона и здешних порядков не знали.
Тех, кто, по его мнению, медлил, Гудьир хлестал плетью, однако уже как-то вполсилы.
Помощники Гудьира согнали всех в кучу посреди двора и продолжали орать и распускать руки. Гарнизонный сержант вмешался.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он Гудьира и, не дождавшись ответа, сказал: – Нужно строить их в колонну по три, понятно? Иначе мы здесь до вечера толкаться будем!
– Ну сам и строй! – обиделся Гудьир, его лицо после вчерашнего финального возлияние было пунцовым.
– Ну и сами стройте! – тоже обиделись его приспешники, отойдя в сторону.
Гарнизонный сержант быстро и привычно навел порядок, и скоро колонна была построена. Последовала команда: «По-шли!» – и невольники зашагали, как им казалось, навстречу свободе, поднимая пыль и вызывая ругательства Гудьира.
Питер шагал в середине колонны, рядом с ним были Крафт, Спирос и Густав. Невольники уже заметили, что их мучители одеты в походные мундиры, а из двух телег, двигавшихся в хвосте колонны, одна была нагружена пожитками Гудьира и его пособников.
– Интересно, чего они там столько понабрали? – удивлялся Питер.
– Полагают, им там квартиры предоставят, – усмехнулся Крафт.
– А на самом деле?
– На самом деле там, скорее всего, чистое поле. Хорошо, если есть вода и шатры.
– Ты-то откуда знаешь? – спросил Спирос.
– Случалось мне бывать в шкуре рекрута.
– И как?
– Рекрутом перетерпел, а вот солдатом – недолго получилось. Сбежал искать лучшей жизни.
– Ну и как, нашел?
– Как видишь.
– А все же хорошо, что мы уходим, – сказал Густав. – Хотя и идем на юг, в сторону от моего дома, зато подальше от Датцуна, нехороший это город – злой.
– Нешто города бывают злыми? – усмехнулся кто-то из соседнего ряда.
– Не знаю, как другие… – Густав огляделся. – А эти пыльные стены, этих баб, замотанных в тряпки, выводки грязных детей – ненавижу я их всех, ненавижу!
