– Я все повторяю, но ты не слышишь – стрела строгость любит, ее до шестой доски вести нужно, а ты воткнул в первую и зеваешь.
Питер вздохнул и опустился на сухую траву. Потом подставил руку под бежавшую из худой крыши струйку воды.
– Скажи, Корнелий, а зачем молоканам защитники? Они ведь и сами здоровые, проворные, да и пикой их не пробить, как будто они мешки с камнями. Тесаки у них в фут шириной, такой штукой лошадь с полумаху рассечь можно.
– У них своя жизнь. Вот – свинарники, продвижение камней Каиппы, тех, что они на столбах держат… Ну и не каждый годится быть защитником, для этого мало быть здоровым и сильным, нужно уметь пройти сквозь строй врагов и уцелеть.
– И ты можешь пройти сквозь строй и уцелеть? – тут же спросил Питер.
Корнелий вздохнул:
– Случалось.
– И что, в защитники только люди годятся, молоканов-защитников не бывает?
– Бывают. И молоканы, и орки из долин, и даже горные карлики. Дело не в происхождении, а в пути, который предначертан человеку. Если дано ему быть воином, он им станет, и тогда держись за этого человека, он будет тебе защитником. Вот наши молоканы и держатся.
Корнелий подошел к своему кожаному мешку, в котором носил к урокам разное оружие, и достал длинный, завернутый в чистую холстину сверток.
– Вот, – сказал он, возвращаясь к Питеру. – Хозяин передал для тебя.
Питер поднялся, взял увесистый сверток и, развернув холст, увидел старые кожаные ножны и торчавшую из них деревянную рукоять меча.
Вынув меч, он осмотрел потускневший от времени металл, потрогал затупившиеся кромки. Поскреб ногтем несколько пятен ржавчины.
– Сколько же ему лет?
– Много, – уклончиво ответил Корнелий.
– Кому он принадлежал, какому-нибудь прежнему защитнику?
– Скорее всего. Три фута – самое быстрое оружие, я подскажу тебе, как привести его в порядок.
– Это означает, что меня забирают из свинарника? – усмехнулся Питер, взвешивая на руке меч и привыкая к нему.
– Это означает, что наступают тревожные времена.
– Для молоканов?
– Для нас, защитников.
– Я еще не защитник и не хочу быть им.
– Ты еще и не воин, но из всех, кто есть в свинарнике, единственный умеющий постоять за себя. Рамбосса нарушил перемирие, и его легионы двинулись отвоевывать захваченные туранами и карсаматами земли.
– И он не боится магии и всех этих монстров? По ночам в Аруме нас окружали жуткие чудовища – порождения Хиввы. Они убивали всех живых, до кого могли дотянуться, а часовых подбивали открыть двери, говоря голосами их родителей или детей.
– Я слышал, Рамбосса – тоже маг. Может, он и не самый сильный, но под его плечо становятся многие, кто владеет тайными силами. А его солдаты, конная гвардия, в открытом бою могут сокрушить любого врага.
– И строй орков им нипочем?
– Конный манукар разрубает молокана надвое, как тыкву.
– Кто такой этот манукар?
– Манукары – воспитанные в императорских корпусах дети туранов. Они учатся держать меч раньше, чем ходить. Их мать – империя, их отец – император. Ростом они лишь немногим уступают молоканам, носят сто фунтов стальных доспехов, машут шестифутовым мечом, как ты палкой. Гвардейский конный корпус императора насчитывает пятьдесят тысяч. Кто устоит против такой силы?
– Ого, – только и смог произнести Питер и покачал головой.
Они помолчали, прислушиваясь к шелесту зимнего дождя.
– А может, не нужен мне этот меч, я ведь человек, а не орк, – меня-то они не тронут.
Корнелий улыбнулся:
– Ты не человек, ты – рабочая скотина, приносящая доход молоканам. Если всех рабов города убить, дела здешних поселенцев покатятся под гору.
– Так, может, и не дойдут еще до нас?
– Полтора десятка таких поселений уже разрушены, сожжены, стоптаны лошадьми. Манукары и пехотинцы убивают всех, на кого могут опереться орки. Это те же тураны, только под императорскими флагами. Они спешат выжечь земли, которые не смогут удержать, ведь Хивва, собравшись с силами, снова вернется сюда.
39
К вечеру дождь прекратился, и Питер с Брианом возвращались, держа пустые мешки в руках.
На поясе у Питера теперь был меч, пусть еще не почищенный и не приведенный в порядок, но он в корне менял статус Питера в городе, ведь оружие в руках раба – это почти воля.
– Давай, я понесу твой мешок, Малой, – предложил Бриан.
– Возьми, – согласился тот. – Но я для тебя больше не Малой. Ты ведь знаешь, как меня зовут?
– Конечно, Питер, я никогда и не забывал. Всегда помнил, просто…
– Хватит об этом, – одернул его Питер, и Бриан послушно замолчал.
У ворот городка их ждал сюрприз – частокол оказался опущен ниже обычного, так что рослым молоканам приходилось нагибаться, а снаружи вход охраняли пятеро молоканов и двое вооруженных палками рослых рабов.
Увидев Питера с мечом на поясе и семенящего позади Бриана с двумя мешками, молоканы переглянулись. В городе все знали, что этого молодого раба обучает сам Корнелий, однако пока его статус защитника не был закреплен официально, приветствовать его как вольного свободным молоканам не следовало.
Во дворе усадьбы Даувпирта царила суматоха, рабы и хозяева выносили из дома все самое ценное и грузили на две длинные, запряженные парами зубанов телеги.
Парадная одежда семейства, награбленная у людей мебель, мешочки с серебряными и перламутровыми пуговицами, срезанными с убитых, столовое серебро из множества разрозненных наборов, штуки крашеной шерсти и шелка… К моменту прихода Питера с Брианом почти все было погружено и конюшенный раб держал под уздцы еще двух зубанов на тот случай, если придется запрягать другие возы, но, видимо, Даувпирт решил пока ограничиться этим и бегал вокруг возов, проверяя, как увязывают имущество, рычал и ругался, раздавая подзатыльники всем подряд – и рабам, и вольным молоканам.
Заметив Питера, он неожиданно подбежал к нему и, дотронувшись до меча на его поясе, ощерился, демонстрируя кривые клыки.
– Я знал, что он тебе подойдет.
Внезапно выражение лица Даувпирта изменилось, он положил свои огромные лапы на плечи Питера и, заглянув ему в глаза, сообщил:
– Они сожгли Пратц и Рогебу, Малой, это всего в двадцати милях к северу!.. Я отправляю кое-какие вещи к родственникам в Паурсит. Что с нами будет, Малой, если эти изверги прорвутся и сюда?!
Не дождавшись ответа от ошеломленного Питера, Даувпирт оставил его и, переваливаясь, побежал давать новые указания.
В ночь – Питер это слышал из погреба – обоз тронулся со двора. Молоканы хорошо видели в темноте и полагались на скрытность, чтобы проскочить небезопасные днем дороги.
