Прочитав это сообщение, премьер раздраженно взглянул на
министра обороны и всех остальных министров.
— Вот так мы теряем хорошие кадры, — зло сказал
он, — и бывшие герои становятся бандитами.
В депутатской комнате аэропорта Шереметьево-1 Абуладзе
вернулся к сидевшим на диване Карине и Седому.
— Я передал, — сказал он, снова усаживаясь в
кресло. — И куда вы собираетесь лететь?
— Найдем место, — ответил Седой, — мир
большой.
— Найдете, — кивнул Абуладзе. И в этот момент
раздался звонок сотового телефона, находившегося в кармане Седого. Глядя своему
бывшему наставнику в глаза, Седой вытащил телефон.
— Это я говорю, — быстро сказал Аркадий
Александрович, — как у вас дела?
— Они немного опаздывают, — ответил Седой.
— Хорошо. Это даже хорошо, — обрадовался Аркадий
Александрович. — Смотри, чтобы у самолета не было спецназа. Мы будем в
депутатской через десять минут. Мы уже подъезжаем к аэропорту. Предупреди, что
у нас не все капсулы. Одна капсула находится в городе.
И если нас задержат, то ее разобьют. — Седой отключил
телефон.
— Они сейчас поднимутся, — сказал он. —
Просил предупредить, чтобы вы ничего не предпринимали. Одна капсула находится в
городе.
— Вы умные люди, — через силу сохранял спокойствие
Абуладзе. — Ах, какие вы все умные люди! — Он снова, не спрашивая
разрешения, поднялся и пошел в буфет. Там по-прежнему стояла молодая женщина,
сотрудник МУРа.
— Закрой с той стороны дверь и уходи, — приказал
Абуладзе.
— У меня приказ, — пожала плечами женщина.
— Сейчас я даю здесь приказы. Это не люди, девочка. Это
взбесившиеся звери. Уходи, очень тебя прошу. — Что-то такое было в его
глазах, что она ему поверила. Кивнула и вышла из-за стойки.
— Мне закрыть внутреннюю дверь? — нерешительно
спросила она. — Или вообще закрыть буфет?
— Не надо закрывать, — сказал Абуладзе.
От волнения он говорил слова с еще большим грузинским
акцентом, — они все равно кушать захотят, дверь сломают. Уходи с черного
хода.
И дверь внутреннюю закрой.
— Хорошо, — кивнула женщина.
Абуладзе вернулся в зал. Подошел к сидевшим в креслах людям.
— Маркин, дорогой мой, — сказал он, обращаясь к
своему коллеге, — возьми девочек, и уходите отсюда.
— Каких девочек? — разыграл недоумение Маркин.
— Наших девочек, подставных, — показал Абуладзе в
сторону одетых в фирменные костюмы сотрудниц гражданской авиации двух дежурных
молодых женщин.
— Не удивляйся, Маркин, — громко сказал он, —
Седой мой лучший ученик. Он хорошо знает, что в таких случаях здесь не
оставляют обычных дежурных. Он уже давно понял, что это подставки. Наши
подставки. Он ведь знает, как это делается. Хорошо знает. И не нужно рисковать.
Возьми девочек и уходи.
Маркин поднялся, посмотрел на Седого и Карину. Как-то
по-особенному обидно фыркнул и пошел к дежурным. Через минуту они спускались по
лестницам. В огромном зале осталось только три человека. Полковник Тенгиз
Багадурович Абуладзе, бывший старший лейтенант Владимир Хромов и его спутница
Карина Богданова.
— Вот мы и остались одни, — вздохнул Абуладзе,
снова усаживаясь напротив двоих молодых людей. — Раскрой ладошку,
девочка, — мягко сказал он, — никто у тебя твою бомбу не отнимет. И
капсулу никто трогать тоже не будет. А провод убери. Меня обманывать не нужно.
Я уже старый человек.
Карина взглянула на Седого и раскрыла ладонь, убирая провод.
— Как же ты решился на такое, Володя? — спросил
Абуладзе. — Как ты мог! Ты ведь был мой лучший ученик. Как сына я тебя
любил.
Как мы все радовались, когда ты живой остался! Как мы
радовались, узнав о том, что тебе Героя дали! И вот сейчас здесь, с этими
подонками…
— Я их командир, — прямо сказал Седой, — это
я возглавлял их во время нападения на колонну.
— Это я давно уже понял, — опустил голову
Абуладзе, глядя вниз, и, словно размышляя, сказал: — Как такое могло случиться?
Я просто не понимаю. Ты всю мою жизнь сегодня перечеркнул. Всю мою жизнь. А я
тобой так гордился! Всем рассказывал, что воспитал героя, настоящего мужчину. И
ты стал таким человеком!
— Время, Тенгиз Багадурович, — нервно сказал
Седой. Он наконец не выдержал и ввязался в этот обмен репликами, заранее зная,
что обречен на поражение. Но больше молчать он не мог. — Так
получилось, — продолжал он. — Ни вы, ни я, никто не виноват. Видно,
судьба такая.
— Ах, Хромов, Хромов! Какая, к черту, судьба! Когда ты
живой остался в Джелалабаде, тогда судьба была. А когда ты бандитом стал, это
не судьба. Это уже ты сам.
— Может быть, — согласился Седой, — но это
уже произошло. И нечего об этом говорить. — Он помолчал и добавил: — Вы
ведь ничего не знаете.
— А я все вижу. — Абуладзе говорил, делая резкие
ударения на словах. Он всегда так говорил, когда сильно нервничал.
— Ничего вы не видите, — поморщился Седой. —
Я ведь потом в больницах полгода провалялся. И вышел как раз в восемьдесят
третьем. Тогда Андропов к власти только пришел. Ну и повсюду порядок взялся
наводить, значит. Решил показать, как жить и работать нужно.
Абуладзе молчал. Он не поднимал головы, слушая Седого.
Карина, почувствовав каким-то неведомым, природным, чисто женским осмыслением,
что Седому трудно будет говорить при ней, деликатно встала и отошла в сторону.
— Мне ведь Звезду в больнице вручили. Из моей роты
почти никто в живых не остался.
А мне вот Звезду вручили. До Сих пор не знаю, за что.
Наверно, за то, что живой остался.
А один из моих взводных обе ноги потерял.
И только орден Красной Звезды получил. Ну, вышел я из
больницы. Мне тогда отпуск дали и все деньги выплатили. Ну мы и загуляли.
По-настоящему загуляли. — Он помолчал, доставая из кармана сигареты. Зная,
что полковник не курит, он не стал предлагать их своему собеседнику, а,
затянувшись, продолжал: — В общем, драка была в ресторане. Пьяная драка с
какими-то ребятами. Так их тогда называли.
Нас двое было. А их пятеро. Ну и я, значит, пьяный был. В
конце раскидал я всех пятерых, а одного, самого настырного, к столу его же
ножом и приколол. — Он снова затянулся. — В Ташкенте это было. А
парень оказался сыном какой-то местного шишки. Ну судья и постарался. Тут еще и
Андропов все время говорил о дисциплине. Мне дали пятнадцать лет с лишением
всех наград.
— Я слышал, что у тебя были неприятности, —
нахмурился Абуладзе, — но мне говорили, что ты попал под амнистию.
— Пять раз попадал, — кивнул Седой, — пять
раз сбежать пытался, пять раз ловили и пять раз под амнистию попадал. А в общей
сложности отсидел девять лет. И вышел в девяносто втором. Собрал вещи и приехал
в Москву, хотел с вами увидеться. Вы помните, что тогда в Москве было? Реформы
начались. От Большого театра до «Детского мира», по всей улице Горького, по
всему центру стояли люди и что-то продавали. Длинная такая очередь была, как в
кошмарном сне. Я позвонил в ГРУ, и мне сказали, что вы уволились. Ну тогда я и
подумал, что никому не нужен. Мне эта очередь быстро мозги вправила.
