Начавшийся процесс принес Клоду волну такого процветания, о
которой он и мечтать никогда не мог. Завтрак и обед в его маленьком кафе
превратились в событие для десятков голодных людей, вынужденных стоять на жаре
в очереди, дожидаясь, пока освободится столик. В понедельник, после того как
объявленный судьей перерыв на обед закончился, Клод обыскал весь город в
надежде найти лишний складной стол и к нему комплект стульев. К ужину проходы
между столиками в зале исчезли, официантки продвигались по залу как рыбки в
аквариуме. Почти все посетители были чернокожими.
Единственной темой разговоров был процесс. В среду
проклинали состав жюри. В четверг объектом ненависти стал прокурор.
– Я слышал, он собирается баллотироваться в губернаторы.
– Он демократ или республиканец?
– Демократ.
– Без поддержки черного населения ему не победить, во всяком
случае, в нашем штате.
– Да, и похоже, что после этого суда сторонников у него не
прибавится.
– Надеюсь, он одумается.
– Он больше смахивает на республиканца.
До начала процесса перерыв на ленч в Клэнтоне начинался без
десяти двенадцать, когда молоденькие, загорелые, привлекательные, по-летнему
одетые секретарши вставали из-за своих столов в банках, конторах, страховых
компаниях и выходили на улицы. Во время этого перерыва они успевали обежать с
поручениями всю площадь. Зайти на почту. Заглянуть в банк. Заскочить в магазин.
Большинство из них покупали еду в китайском ресторанчике и съедали ее на
скамейках в тени деревьев, окружавших здание суда. Они подолгу сплетничали,
встретив подруг. В полдень зеленая лужайка привлекала к себе больше красавиц,
чем конкурс «Мисс Миссисипи». Это стало неписаным правилом в городе: девушки
уходили на обед первыми и могли не возвращаться в свои офисы до часу дня.
Мужчины появлялись позже, в двенадцать, и восторженными взглядами следили за
порхавшими тут и там юными существами.
Но с началом процесса все переменилось. Деревья и зонтики от
солнца оказались на территории военной зоны. С одиннадцати до часу кафе были
переполнены солдатами и приезжими – теми, кому не досталось места в зале суда.
Китайский ресторанчик оккупирован какими-то чужаками. Девушки бегали с
поручениями, а ленч съедали у себя за столами.
Банкиры и другие «белые воротнички» собирались в чайной.
Процесс обсуждался главным образом с точки зрения широкой огласки, которую
получило дело; говорили также и о том, в каком виде предстает город в глазах
общественности. Особой темой был Клан. Ни у кого из посетителей не было
знакомых, как-то связанных с Кланом, в Миссисипи все о нем давно забыли.
Журналисты в него прямо-таки влюбились, и для внешнего мира Клэнтон, штат
Миссисипи, превратился в столицу Ку-клукс-клана. Клан ненавидели за то, что он
был здесь. Прессу – за то, что она притягивала его сюда.
В кафе в четверг на ленч предлагалось следующее меню:
свинина, жаренная по-деревенски, салат из репы, печеный картофель, кукуруза со
сметаной, жареные овощи. Делл разносила подносы с едой по помещению, которое
как-то делили между собой местные жители, приезжие и национальные гвардейцы.
Прежнее правило – не общаться с теми, кто носит бороды или говорит с чужим
выговором, – соблюдалось еще строже, чем раньше, и для общительного,
дружелюбного человека это было настоящим испытанием – не ответить на улыбку или
обращение постороннего. Презрительное высокомерие пришло на смену былому
радушию, с которым встречали первых гостей города, начавших приезжать вскоре
после гибели Кобба и Уилларда. Слишком уж много журналистских ищеек изменило
священным узам гостеприимства, с оскорбительной прямотой публикуя в своих
листках несправедливые отзывы об округе и его жителях. Просто удивительно, как
это им удавалось через сутки после прибытия превращаться в знатоков места, где никогда
раньше они не были, в строгих судей людей, которых они ни разу до этого не
видели.
Местные с пренебрежением наблюдали за тем, как писаки,
подобно умалишенным, носятся по площади за шерифом, за прокурором, за адвокатом
да за кем угодно, кто, по их мнению, может располагать хоть какой-то
информацией. Они видели, как репортеры, сбиваясь в волчью стаю, ждут в
нетерпении у задних дверей суда того момента, когда будут выводить обвиняемого.
Как бы им хотелось наброситься на него! Однако Хейли вечно окружали
полицейские, и сам он не обращал на прессу ровным счетом никакого внимания. Все
их до смешного одинаковые вопросы он слышал уже не раз и успел выучить их
наизусть. С негодованием жители смотрели, как телевизионщики провожали своими
камерами каждого попадавшего в их поле зрения куклуксклановца или черного
активиста, выискивая при этом самых экстремистски настроенных, с тем чтобы
потом подать эти крайние настроения как норму жизни в городе.
И в их взглядах читалась ненависть.
– Что это за оранжевая дрянь размазана у нее по лицу? –
спросил Тим Нанли, кивая на репортершу, сидящую за столиком у окна.
Набив рот едой, Джек Джоунз поднял голову.
– По-моему, они пользуются этой гадостью при съемках. Тогда
на экране телевизора лицо ее будет выглядеть белым.
– Да оно и так белое.
– А на экране оно белым не будет, пока его не вымажешь
оранжевым.
Нанли это не убедило.
– Чем же тогда должны пользоваться ниггеры? На этот вопрос
никто не смог дать ответа.
– Ты видел ее во вчерашних новостях? – спросил его Джек
Джоунз.
– Нет. Откуда она?
– Мемфис, четвертый канал. Вчера она брала интервью у матери
Кобба и, конечно, давила на нее до тех пор, пока бедная женщина не
расплакалась. Так что показали они только слезы. Это отвратительно. А позавчера
она беседовала с каким-то куклуксклановцем из Огайо – тот рассуждал о том, что
нам здесь, в Миссисипи, нужно делать. Хуже ее среди них нет.
* * *
Свою речь против Карла Ли обвинение закончило во второй
половине четверга. После обеда Бакли поставил к микрофону Мерфи. Выворачивающая
душу процедура, в ходе которой зал вынужден был вслушиваться в почти бессвязную
речь больного человека, длилась целый час.
– Успокойтесь, мистер Мерфи, – уже в сотый раз обращался к
свидетелю прокурор.
Однако тот продолжал нервничать, пил воду. Он старался по
большей части утвердительно кивать или отрицательно качать головой при
соответствующих вопросах, но для протоколистки суда это было сущим мучением.
– Я не поняла, – то и дело говорила она, сидя спиной к
свидетельскому креслу.
