Экер, старший, уселся за длинный пыльный стол, и в голове
его мелькнула мысль о сотнях, может, тысячах своих земляков, которые на
протяжении последнего столетия сидели за этим самым столом, рассуждая о
справедливости. Но чувство гордости за сопричастность к решению прогремевшего
на всю страну дела было полностью вытеснено из его души страхом. Интересно,
подумал он, многим ли его предшественникам угрожали? Уж кому-то – наверняка, с
уверенностью сказал себе Барри.
Остальные члены жюри наливали себе по чашке кофе и не спеша
рассаживались вокруг стола. В Клайде Сиско комната, где они сейчас находились,
разбудила приятные воспоминания. Последний раз, когда был членом жюри
присяжных, Клайд неплохо заработал, и теперь он тешил себя мыслью о возможном
новом вознаграждении, полагающемся ему за справедливый и беспристрастный
вердикт. Вот только та сторона почему-то не звонит.
– Как бы вы хотели построить нашу работу? – спросил старший.
Рита Мэй Планк сидела с убежденно неприступным видом. Это
была простая, грубая женщина, жившая вместо дома в трейлере, без мужа, с двумя
отбившимися от рук сыновьями, которые ненавидели Карла Ли. В груди ее что-то
кипело, и ей не терпелось от этого избавиться.
– Хочу сказать пару слов, – проинформировала она сидевших.
– Отлично, – отозвался Экер. – Почему бы вам не начать,
миссис Планк, а за вами выскажется каждый, по очереди.
– Вчера я сказала «виновен» и при следующем голосовании
скажу то же самое. Не понимаю, как кто-то может оправдывать его. Пусть мне хоть
один из вас объяснит, почему мы должны жалеть этого ниггера.
– Не смейте употреблять это слово! – послышался голос Ванды
Уомэк.
– Если я хочу сказать «ниггер», я говорю «ниггер», и вы тут
ничего не сможете сделать, – ответила ей Рита Мэй Планк.
– Прошу вас, не нужно так. – Это была Фрэнсис Мак-Гоуэн.
– Вы оскорбляете меня лично, – заметила Ванда Уомэк.
– Ниггер, ниггер, ниггер, ниггер! – взорвалась Рита Мэй
Планк.
– Хватит вам, – вмешался Клайд Сиско.
– Господи, – негромко проговорил Экер, – послушайте, мисс
Планк, давайте будем искренними. Каждый из нас пользуется этим словом, хотя бы
иногда. Я уверен, кое-кто делает это чаще, чем другие. Но для многих оно звучит
оскорбительно, и, я думаю, будет лучше, если во время обсуждения мы постараемся
избегать его. Нам хватает и других забот. Давайте договоримся не произносить
это слово.
За исключением Риты Мэй Планк все согласно кивнули. Сью
Уильямс тоже захотелось высказаться. Ей было около сорока, выглядела она
привлекательной, была со вкусом одета. Работала Сью в управлении охраны
здоровья.
– Вчера я не голосовала. Воздержалась. Но вообще-то я
испытываю сочувствие к мистеру Хейли. У меня есть дочь, и если бы ее
изнасиловали, я бы, наверное, сошла с ума. Я могу себе представить, что должны
испытывать родители в такой ситуации, и мне кажется, мы поступим несправедливо
по отношению к мистеру Хейли, если будем считать, что он действовал обдуманно,
по расчету.
– Вы полагаете, в тот момент он был не в себе? – спросила
Реба Беттс, у которой вчера не было никакого мнения.
– Этого я не знаю. Но я уверена, он не был самим собой.
– Значит, вы поверили тому лекаришке, который
свидетельствовал в его пользу? – задала вопрос Рита Мэй Планк.
– Да. Он говорил не менее убедительные вещи, чем эксперт
обвинения.
– А мне понравились его сапоги, – вставил Клайд Сиско. Никто
даже не улыбнулся.
– Но его же судили. Он изворачивался, пытался это скрыть. Ни
единому его слову нельзя верить.
– Он занимался любовью с девчонкой, которой не было
восемнадцати, – сказал Клайд. – Если это называть преступлением, тогда половину
присутствующих следовало бы отдать под суд.
И опять шутка ничуть не разрядила атмосферу. Клайд решил на
время воздержаться от всяких реплик.
– Но ведь потом они поженились, – напомнила колебавшаяся
вчера Донна Лу Пек.
Разговор шел по кругу: высказывались мнения, задавались
вопросы, выслушивались ответы. Табуированное слово особенно тщательно
избегалось теми, кто вчера признал Карла Ли виновным. Постепенно позиция
каждого принимала все более четкие очертания. Похоже было, что большинство
неопределившихся склонны считать Хейли абсолютно нормальным человеком, лишившим
жизни двух других. Спланированность его акции, знание маршрута и времени
передвижения жертв, наличие «М-16» – все это говорило о том, что убийство готовилось.
Другое дело, если бы Хейли застал их на месте преступления и покончил с ними
там же – тогда все было бы ясно. Но человека, который в течение шести дней
вынашивает в себе план мести, никак не назовешь умалишенным.
Ванда Уомэк, Сью Уильямс и Клайд Сиско готовы были оправдать
обвиняемого, но остальные считали его виновным. Барри Экер хранил полную
невозмутимость.
* * *
Эйджи развернул огромное бело-голубое полотнище с надписью
«Свободу Карлу Ли!». Позади него, футах в пятнадцати, собирались священники,
поджидая, когда люди выстроятся за ними в колонны. Марш должен был начаться
здесь, на Джексон-стрит, прямо напротив входа в здание суда. В рупор Эйджи
выкрикивал какие-то инструкции. Тысячи людей вставали плечом к плечу. Стоявшие
в первых рядах начали двигаться вперед. Огромная змея медленно поползла вниз по
Джексон-стрит, свернула на Кэффи – западную границу площади. Во главе шел
преподобный Олли Эйджи, ведя за собой демонстрантов, время от времени
подбадривая их призывным кличем «Свободу Карлу Ли! Свободу Карлу Ли!». Толпа
подхватывала мощным, многоголосым хором. Чем дальше продвигалась колонна, тем
больше вливалось в нее людей, тем грознее звучал призыв.
