В воскресенье они сидели в том же ряду, что и всегда,
неподалеку от уснувшей Ханны и ее родителей, и не обращали никакого внимания на
проповедь. Джейк представлял, как он стоит в суде лицом к лицу с Бакли, перед
двенадцатью порядочными и законопослушными гражданами – присяжными, и за каждым
его словом и жестом следит вся страна. При этом он глаз не сводил со
священника. Карла мысленно обновляла обстановку столовой, тоже не упуская при
этом ни на секунду из виду исполненную достоинства фигуру священника. Время от
времени Джейк чувствовал на себе чей-то трепетный взор; к концу службы ему
стало ясно, что некоторые из прихожан при виде такой знаменитости, которой он
уже стал, едва не впадали в священный ужас. Он также обратил внимание на
заметные даже в общей массе молящихся странные лица: они выражали то ли
глубокое раскаяние, то ли нетерпение – в полумраке было трудно разобрать. Джейк
терялся в догадках до тех пор, пока один человек не обернулся в его сторону.
Тогда ему окончательно стало ясно: это репортеры.
– Я получил настоящее удовольствие от проповеди, ваше
преподобие, – не задумываясь солгал Джейк, пожимая на ступенях храма руку
священнику.
– Рад тебя видеть, Джейк, – отозвался его преподобие. – Всю
неделю мы следили за тобой по телевизору. Мои детишки кричали от восторга
всякий раз, как ты показывался на экране.
– Благодарю вас. Помолитесь за нас Господу.
Затем они отправились на машине в Кэрауэй на воскресный обед
к родителям Джейка. Жене и Ева Брайгенс жили в старом фамильном гнезде –
медленно разрушающемся сельском доме, стоявшем на пяти акрах поросшей деревьями
земли в самом центре Кэрауэя, в трех кварталах от Мэйн-стрит и двух кварталах
от школы, где Джейк и его сестра проучились по двенадцать лет. Оба, отец и
мать, вышли на пенсию, но чувствовали себя еще достаточно молодыми для того,
чтобы на лето отправляться куда-нибудь по стране в летнем домике на колесах. В
понедельник они намереваются поехать в Канаду, а назад планируют вернуться
только после Дня труда
[8].
У Джейка не было брата, а старшая сестра жила в
Новом Орлеане.
Воскресный обед, приготовленный матерью Джейка, являл собой
типичное южное пиршество, с изобилием всевозможного жареного мяса, свежих –
прямо с грядки – овощей, сваренных, обжаренных в масле, печеных и сырых, а
также домашних булочек и печенья. На столе, помимо перечисленного, помещались
два полных соусника, арбуз, дыня, персиковый мусс, лимонный пирог и клубничные
пирожные. Съедена, конечно, будет только малая часть этих яств, остальное Ева
вместе с Карлой аккуратно упакуют. В Клэнтоне семья сына целую неделю сможет не
думать о покупке продуктов.
– А как твои родители. Карла? – поинтересовался мистер
Брайгенс, передавая супруге булочку.
– С ними все в порядке. Я только вчера говорила по телефону
с мамой.
– Они все еще в Ноксвилле?
– Нет, сэр. Они уже перебрались в Уилмингтон на все лето.
– Собираетесь их навестить? – спросила Ева, разливая чай из
вместительного керамического чайника.
Карла бросила взгляд на Джейка, накладывавшего Ханне в
тарелку бобов. Она знала, что ему вовсе не хочется обсуждать дело Карла Ли
Хейли. После того, кровавого, понедельника каждый раз, как только они садились
за стол, разговор неизбежно заходил о нем, и сейчас у Джейка абсолютно не было
желания в который раз отвечать на одни и те же вопросы.
– Да, мэм. Собираемся. Это зависит от занятости Джейка. Лето
может быть довольно трудным.
– Мы так и предполагали, – заметила Ева ровным голосом, как
бы давая сыну понять, что после прозвучавших в здании суда выстрелов он ни разу
им не позвонил.
– У вас что-нибудь не в порядке с телефоном, сын? – задал
вопрос мистер Брайгенс.
– Да. Мы сменили номер.
Четверо взрослых, охваченные недобрым предчувствием, вяло и
осторожно поглощали пищу. Ханна же не сводила зачарованного взгляда с пирожных.
– Знаю. Именно это сказала нам телефонистка. Причем даже она
не смогла ответить на какой. Он не зарегистрирован.
– Прошу меня извинить. Я был очень занят.
– Про это мы читали, – сказал отец. Ева прекратила жевать,
кашлянула, прочищая горло, и спросила:
– Джейк, ты всерьез рассчитываешь на то, что его оправдают?
– Меня беспокоит твоя семья, – вновь вступил отец. – Это
дело может оказаться весьма опасным.
– С каким хладнокровием он расстрелял их, – заметила мать.
– Они изнасиловали его дочь, мама. Что бы ты стала делать,
если бы кто-то изнасиловал Ханну?
– Что такое «изнасиловал»? – тоненьким голоском спросила
Ханна.
– Не слушай их, маленькая, – обратилась к дочери Карла, а
потом добавила: – Может, вам лучше сменить тему?
Решительным взором она обвела всех Брайгенсов, и они вновь
принялись за еду. Их невестка уж если говорит что-то, то всегда попадает в
точку, подумали одновременно Жене и Ева.
Джейк улыбнулся матери, стараясь не встретиться взглядом с
отцом.
– Просто мне не хочется говорить о деле, мама. Я от него
устал.
– Думаю, у нас будет возможность прочесть о нем, – заметил
мистер Брайгенс.
И они заговорили о Канаде.
* * *
Примерно в то самое время, когда семейство Брайгенсов
заканчивало обед, храм на Горе Хевронской содрогался до самого основания:
преподобный Олли Эйджи привел свою паству в совершенный экстаз. Молодые дьяконы
отплясывали. Прихожане преклонного возраста распевали псалмы. Женщины падали в
обморок. Зрелые мужчины стенали и вскрикивали, простирая руки к небесам, дети,
запрокидывая головки, в священном страхе взирали на своды церкви. Хор качало и
встряхивало до тех пор, пока хористы не затянули в один голос разные стихи одного
и того же псалма. Органист играл свое, человек, сидевший за фортепиано, –
другое, в хоре каждый был предоставлен самому себе. В белом одеянии, отделанном
пурпуром, вокруг кафедры метался преподобный отец, взывая к своей пастве,
истово молясь, выкрикивая имя Господне и немилосердно потея.
