– Совершенно верно. Ты сделал то, что считал правильным. И
это было правильно; пусть даже жестоко и некрасиво, зато правильно. В этом
уверено большинство черных и белых, можешь мне поверить. Но отнесутся ли к тебе
так же, как к белому? Вот в чем проблема.
– Что, если меня признают виновным?
– Признание тебя виновным – это все равно что пощечина всем
нам. Это явится символом глубоко укоренившегося расизма, старых предрассудков,
старой ненависти. Это будет катастрофа. Тебя не должны признать виновным.
– Я делаю все, что от меня зависит.
– Так ли это? Давай-ка поговорим о твоем адвокате, если мне
будет это позволено.
Карл Ли кивнул.
– Ты виделся с ним?
– Нет. – Карл Ли опустил голову, потер глаза. – А вы?
– Да, виделся.
– Виделись? Когда?
– В шестьдесят восьмом, в Мемфисе. Я был там вместе с
доктором Кингом. В то время Маршафски и некоторые другие адвокаты представляли
интересы городских рабочих-мусорщиков, объявивших забастовку. Маршафски
попросил доктора Кинга покинуть город, так как он якобы, по заявлению самого
Маршафски, раздражал белое население, провоцировал черное и всячески мешал ходу
переговоров противоборствующих сторон. Вел адвокат себя вызывающе нагло. Он
даже обрушился на доктора Кинга с бранью, но без свидетелей, конечно. Мы тогда
решили, что он предает рабочих и получает тайком за это деньги от городских
властей. Думаю, что мы не ошибались.
Карл Ли глубоко дышал и кончиками пальцев потирал виски.
– Я проследил его карьеру, – продолжал между тем его гость.
– Он сделал себе имя, защищая гангстеров, воров и убийц. Некоторых ему
действительно удается увести от ответственности, но все его клиенты всегда
виновны. Достаточно знать, что перед тобой его подзащитный, как тут же
становится ясно: он виновен. Вот это меня и волнует больше всего. Боюсь, тебя
признают виновным просто из-за такой вот ассоциации.
Плечи Карла Ли поникли, локтями он уперся в колени.
– Кто просил вас прийти сюда? – мягко спросил он.
– У меня был разговор с одним из старых друзей.
– С кем?
– Просто с другом, сын мой. Его тоже беспокоит твоя участь.
Как, впрочем, и всех нас.
– Но он лучший адвокат Мемфиса.
– Здесь же не Мемфис, не правда ли?
– Он специалист по уголовному праву.
– Вполне возможно, ведь он и сам – преступник.
Карл Ли резко поднялся, пересек кабинет, остановился,
повернувшись спиной к старому священнику.
– Я не должен ничего ему платить. Он не стоит мне ни цента.
– Когда смотришь в лицо смерти, сынок, не время говорить о
деньгах.
Текли минуты. Оба молчали. Наконец преподобный отец с трудом
поднялся с дивана, тяжело опираясь на палку.
– Я сказал достаточно. Мне пора. Желаю удачи, Карл Ли.
Карл Ли пожал протянутую руку.
– Спасибо всем за заботу и вам – за ваш приход сюда.
– Вот что я тебе скажу, сынок. Выиграть твое дело будет
довольно трудно. Так не стоит еще туже затягивать петлю на своей шее с помощью
таких скользких типов, как Маршафски.
* * *
Лестер выехал из Чикаго почти в полночь пятницы. В
одиночестве, как обычно, он гнал машину на юг. Несколькими часами раньше его
жена отправилась к заливу Грин-Бэй, чтобы провести уик-энд в семье родителей.
Лестеру Грин-Бэй нравился еще меньше, чем ей Миссисипи, и до сих пор ни одному
из них и в голову не приходило поехать и познакомиться с семьей другого. Они
были неплохими людьми, эти шведы, они бы, пожалуй, отнеслись к нему, Лестеру,
как к члену семьи, если бы он им это позволил. И все-таки они были другими – они
были белыми, в этом-то все и заключалось. Лестер рос на Юге в окружения белых,
и уж он знал о них все. Он не любил их, и ему были не по вкусу те чувства,
которые они могли испытывать к нему, но, во всяком случае, этих южных белых он
знал. Что же касалось северян, особенно этих самых шведов, то они были
какими-то другими. Их привычки, речь, еда – почти все было для него чуждым;
никогда в их присутствии он не чувствовал себя нормально.
Развода, по-видимому, не миновать, еще и год не успеет
кончиться. Он был чернокожим, а старший брат его жены в начале семидесятых тоже
женился на негритянке, чем привлек к себе всеобщее внимание. Лестер имел
кое-какие причуды, и жена уже начинала уставать от него. К счастью, у них не
было детей. Он подозревал, что у нее кто-то есть, но кое-кто был и у него
самого: Айрис обещала выйти за него и переехать в Чикаго, как только она
отделается от своего Генри.
После полуночи обе стороны автострады №57 выглядели
одинаково: разбросанные тут и там огоньки аккуратных небольших ферм, время от
времени какой-нибудь крупный город – Шампэйн или Эффингэм. Лестер работал и жил
на Севере, но Север так и не стал ему домом. Дом для Лестера был там, где жила
его мать, дом был в Миссисипи, хотя никогда не вернуться ему туда.
Слишком уж жизнь дома беспросветна и бедна. Против расизма
он в общем-то ничего не имел – в конце концов, расизм был теперь не так
страшен, как когда-то прежде, и Лестер уже привык к нему. Расизм останется в
этих местах навсегда, просто с течением времени он будет становиться менее
заметным. Как и раньше, все находится в руках у белых. Перемен, похоже, тут не
предвидится. Что его волновало больше всего, так это полнейшее невежество и
бьющая в глаза нищета значительной части чернокожего населения: запущенные,
покосившиеся дома, высокий уровень смертности новорожденных, отчаяние
безработных, одинокие матери с вечно голодными ребятишками. Все это наполняло
душу невыносимой тоской, невыносимой настолько, что, подобно тысячам других,
Лестер бежал из Миссисипи на Север в поисках работы, любой прилично
оплачиваемой работы, которая притупила бы ноющую боль нищеты.
