— Завтра на ноги встану, — пообещала нам Галка на прощанье и опять уткнулась в путеводитель. — А вы работайте сегодня за себя и за того парня, то есть за травмированную подругу.
Мы пристыженно потупились. Что нам оставалось делать, как давать советы и распоряжения? Мы наказали закрыть дверь на цепочку и в дом не пускать никого, даже полицию.
В вагоне мы успокоились, пейзаж был уже привычен, пассажиры выглядели почти знакомыми. Напротив нас сидела мулатка необычайной красоты. Ах, видели бы вы ее! Вся в золоте: в ушах, на шее, на запястьях, в ноздрях. Одежда, разумеется, была национальной, на голове тысяча косичек, а сверху тюрбан из оранжевого шелка.
На следующей остановке среди прочих в вагон вошел мужчина лет сорока, может быть, чуть больше. Это был мой любимый типаж, который так никогда и не ответил мне взаимностью: высокий, стройный, синеглазый, с лицом сухим и интеллектуальным. Нет, правда обидно, что даже в расцвете так называемой красоты я никогда ни в сексуальном плане, а также ни в каком прочем не представляла для них — с лицами сухими и интеллектуальными — интереса. Он прошел в вагон и сел сзади нас.
Я опять принялась созерцать мулатку.
— Это же сколько времени надо потратить, чтобы заплести эти косички?
— Сейчас это очень модно. Но не переживай за потраченное на прическу время. Не исключено, что это просто парик.
Как уже было говорено, мы обсуждали мулатку не шепотом, а обычным голосом, стараясь только не смотреть на нее в упор. Я продолжала развивать тему, интересуясь у Алисы, натуральный ли шелк использовала наша визави для своего тюрбана, на головной убор должно было пойти никак не меньше четырех метров, как вдруг не к месту подоспевший внутренний голос, почему-то мужской, сказал внятно: «Идиотизм…» — и в довершение всего вздохнул. Я замерла, вслушиваясь в себя, никакого идиотизма, натуральный шелк очень дорогой, из него можно было блузку сшить, а не наматывать себе на голову, как махровое полотенце. И тут я поняла, что русское слово произнес кто-то из рядом сидящих.
Я оглянулась и увидела, что синеглазый читал «Известия».
Со мной уже приключалось подобное в Париже. В музее Орсе меня совершенно потрясли импрессионисты, тем более что последние двадцать лет я их не любила, у меня были другие кумиры. Я даже репродукции импрессионистов не рассматривала. А здесь буквально залипла на Мане, потом на Сислее. И какой здесь Ван Гог! А Дега… мой покойный муж просто обожал голубых балерин и курильщиков Сезанна.
И вот я стою около Сислея, пялюсь на влажный деревенский пейзаж, рассматриваю детали и силюсь прочитать табличку, как вдруг в голове родилось слово: «Наводнение». Господи, неужели я сама по наитию перевела название? Потом оглянулась и поняла, что две дамы ходят по залу и негромко разговаривают по-русски, наверное, одна другой переводит.
Все, баста! Пассажиров в вагоне мы больше обсуждать не будем. Есть куда более достойные темы, например аббатство Клюни. Я достала путеводитель, и мы с Алисой с жаром принялись обсуждать достоинства и недостатки средневековой живописи.
Уже в незапамятные времена в Бургундии существовал монастырь Клюни. В 1330 году, то есть в то самое время, когда по Руси шествовал кровавый Батый, настоятель монастыря купил в Париже земли, на которых находились развалины римских терм II века. Римские строения не стали уничтожать и прямо на развалинах построили дворец в стиле пламенеющей готики. Это было подворье, а если хотите, гостиница для приезжающих в столицу монахов. В 1495 году дворец был перестроен и стал резиденцией папского представителя во Франции. В XIX веке в этом дворце был устроен музей.
Вначале мы прочитали все это вслух, а потом стали обсуждать, как нам туда лучше добраться. Словом, мы совершенно ушли в древнюю историю, когда прозвучала удивительно привычная и милая фраза:
— Простите, ради бога. Сижу и слушаю родную речь, как музыку. А потому никак не мог отказать себе в удовольствии обратиться к вам.
Он, синеглазый, с улыбкой застенчивой и необычайно располагающей. Слово за слово, и через минуту он уже сидел напротив нас и мы с упоением беседовали. Его зовут Виктор Иванович, в Париж он приехал по торговым делам от некой фирмы, он даже что-то рассказывал про эту фирму, но я слушала вполуха. В первые минуты общения у меня работали в основном глаза — я так и ела ими собеседника.
— Я здесь уже неделю. Общаюсь только с французами. Они милые люди, но тоска по родной речи… Вы, наверное, понимаете?
Мы понимали.
— Я почти не видел Парижа. Был только в Лувре. А через пять дней уезжать. Сегодня только выдалось свободное время. Я боюсь показаться навязчивым, но рискну предложить вам… — он замялся, — словом, не возьмете ли вы меня в попутчики? Я не слишком бесцеремонен?
Алиса ответила ему не менее изысканно и вежливо:
— Мы с удовольствием принимаем ваше предложение.
Я, против воли, была куда менее сдержанна. Я тут же сообщила, что мы в полном восторге и что встречу с соотечественником рассматриваем как подарок судьбы, в котором давно нуждаемся. А как еще я могла себя вести? Что могла я сказать от имени трех теток, за которыми охотятся какие-то мерзавцы? Пока мы еще держимся, но женский ум — это одно, а мужской — совсем другое.
В общем, я в момент перестала быть феминисткой, да, по сути дела, я ею и не была. Мне этот феминизм жизнь навязала. Когда живешь между работой и домом, то без мужчин можно великолепно обходиться, но как высунешь нос в большой мир, как соберутся над тобой иностранные грозовые облака, то сразу ощущаешь необходимость в крепком мужском плече. Когда мужчина рядом, то он как бы делится с тобой силой, мозгами, здравым смыслом и смелостью. Мы с ним сразу разговорились. Я постаралась и Алису привлечь к нашему разговору, но она деликатно отстранилась.
Вначале Виктор Иванович обращался к нам обеим, но, увидев Алисину отчужденность, переключил на меня все внимание. Мы говорили и не могли наговориться. Людовик Святой, Франциск I, уничтоженный при перепланировке Парижа замок тамплиеров, разрушенная Бастилия… Ему не меньше, чем мне, было жалко Бастилию. В революцию в ней было, кажется, семь узников, причем ни один из них не хотел выходить на свободу. А звону!.. Разрушим символ самовластья и тиранства! А какое колоритное здание было!
Виктор Иванович улыбался мне мягко и понимающе. Он был хорошо одет. Такой пиджак… из шелковистой ткани, галстук, да… имел место галстук во французских тонах. И вообще он был одет не по-нашему, сразу можно было понять, что этот человек принадлежит западному миру.
Музей терм и отель Клюни расположены рядом с Сорбонной, их отделяет друг от друга улица Эколь, что по-нашему Школьная. Там еще есть на площади дивный скверик с бронзовой фигурой Монтеня на входе. Ладно, обо всем не напишешь.
Термы и средневековая Франция — совершенно разные культуры. В римских залах древняя каменная кладка и головы римских богов, такие знакомые по Пушкинскому музею на Волхонке. Виктор Иванович рассказал, что все эти головы найдены при раскопках в Нотр-Дам, потому что на том месте ранее был храм Юпитера.
