Вся бухта предстала передо мной, озаренная лучами утреннего солнца. Сохли растянутые на кольях рыбачьи сети. Пахло океаном и пенькой. На якорях покачивались небольшие торговые корабли со спущенными парусами и открытыми люками — чтобы солнце высушило сырое нутро трюмов. Торговцы травами выгружали пахучие снотворные опиаты, взращенные в экзотических южных странах. И вот наконец на горизонте появились паруса черной галеры, прибытия которой я с таким волнением ждал. Безусловно, в городе уже присутствовали торговцы этой расы, но как я мог приблизиться к ним, не привлекая нежелательного внимания? Я был уверен в том, что мой план наблюдения — самый лучший, но пока что я не знал, что именно мне хотелось бы увидеть и зачем мне это нужно.
Довольно скоро громада черной галеры перекрыла собой вход в бухту. Она вошла в залив, миновав сложенный из базальта величественный маяк, и подгонявший ее южный ветер принес странное зловоние. Стоило появиться этому судну и его диковатым хозяевам, как по всему берегу, словно рябь по воде, распространились страх и волнение. Молчаливый корабль поравнялся с избранным для причала пирсом. Три ряда быстро работавших весел замерли в уключинах и быстро втянулись внутрь корпуса, где находились невидимые и молчаливые гребцы. Я наблюдал за происходящим с сильным волнением и ждал, когда хозяин корабля и команда сойдут на берег. Однако на берег с борта загадочного корабля сошли всего пять человек — если они в самом деле были людьми. До этого момента мне еще ни разу не удавалось лучше разглядеть этих странных торговцев, но то, что я увидел, меня совсем не обрадовало.
Итак, я засомневался, люди ли передо мной. Почему? Позволь, я объясню тебе.
Во-первых, у них были слишком уж широкие рты. В какой-то момент мне показалось, что один из них, сходя по трапу на пирс, бросил взгляд на то окно, возле которого стоял я, и улыбнулся. Но улыбкой это можно было назвать только с очень большой натяжкой. Зачем человеку, если он питается обычной пищей, иметь такой огромный рот? И, если уж на то пошло, зачем обладателям такого рта носить на голове столь непонятно закрученные тюрбаны? Или, может быть, такие тюрбаны только так и можно было носить? Я это говорю к тому, что тюрбаны были закручены над лбом торговцев в два остроконечных пика — как рожки. А туфли… Нет, более диковинной обуви я не встречал никогда — ни во сне, ни наяву. Короткие, тупоносые и плоские — словно внутри этих туфель находились вовсе даже и не ступни! Я задумчиво допил кружку мут-дью, закусил порцией хлеба и сыра и отвернулся от окна, намереваясь покинуть таверну.
У меня чуть сердце из груди не выскочило. В низком дверном проеме стоял тот самый торговец, который мне так зловеще улыбнулся, когда я стоял у окна! Его голова, повязанная тюрбаном, поворачивалась, куда бы ни повернулся я. Он следил за каждым моим движением. А я проскользнул мимо него и опрометью сбежал вниз по девяноста девяти ступенькам к пирсу. Жуткий страх преследовал меня, когда я мчался по проулкам и улицам, заставляя себя все быстрее переставлять ноги по базальтовым камням мостовой. Наконец я оказался в мощенном зелеными камнями дворике, где снимал комнату. Но даже там я не смог выбросить из головы странную, скалящуюся физиономию торговца из стран за Южным морем, не сумел забыть исходящего от него зловония. В общем, я расплатился с домовладельцем, съехал с квартиры и отправился к той окраине Дайлат-Лина, которая была дальше от моря. Здесь воздух был чистый, напоенный ароматами цветов, растущих в ящиках за окнами, и свежеиспеченного хлеба. В эти кварталы редко наведывались завсегдатаи припортовых таверн.
Там, в районе под названием Симла, я нашел себе жилье в семье каменотесов. Это были такие чудесные, дружелюбные и веселые люди, что впоследствии, когда я стал постоянным обитателем страны сновидений, я тоже избрал для себя ремесло каменотеса. Главу семейства звали Бо-Карет. Он выделил мне комнату в башенке, с большими окнами и кроватью с пуховой периной. Довольно скоро у меня возникло чувство, будто я — член семейства. Мне нравилось представлять себя братом миловидной Литы.
Через месяц я окончательно обосновался там и старался неукоснительно следовать совету Рэндольфа Картера. При всяком удобном случае я старался в разговорах вставлять нелестное словечко о торговцах в рогатых тюрбанах. К сожалению, мне мало помогало то, что ничего конкретного я о них сказать не мог. Было только чувство, которое разделяли многие жители Дайлат-Лина: торговля между городом и хозяевами черных галер не могла принести ничего хорошего.
Со временем я узнал об этих торговцах больше и уверился в их злобной природе. Зачем нужно было черным галерам входить в гавань, высадить четверых-пятерых купцов, а потом просто стоять у причала, распространяя жуткое зловоние? При этом на берег не сходил никто из команды. А команда на галерах существовала — в этом не могло быть никаких сомнений. Три ряда весел — значит, в трюме сидело немало гребцов. Но кто мог сказать, что они собой представляли, эти гребцы?
Кроме того, бакалейщики и мясники в городе ворчали насчет того, что у этих гребцов, похоже, очень плохой аппетит, потому что торговцы, предлагая в качестве оплаты крупные и мелкие рубины, покупали только золото и крепких рабов-паргийцев. Этот обмен товарами продолжался уже несколько лет, как мне сказали, и за это время много темнокожих ребят попросту исчезло, и никто их с тех пор не видел. Они взошли по трапу на эти загадочные галеры, и их увезли в какие-то страны за морями, не нанесенными на карту, — если и вправду галеры направлялись именно туда!
А откуда жутковатые торговцы брали свои рубины — такие, подобных которым не добывали ни на одном из приисков в стране сновидений Земли? Между тем стоили они дешево — настолько дешево, что их можно было встретить в любом доме Дайлат-Лина. И некоторые из них были настолько велики, что богачи пользовались ими, как пресс-папье. Лично у меня эти камни вызывали отвращение, ибо я видел в них только отражения торговцев, привозивших их из-за безымянных океанов.
Словом, в районе Дайлат-Лина под названием Сеемла мой интерес к торговцам рубинами уменьшился, притих — но насовсем не исчез. А вот мой новый интерес — к темноглазой Лите, дочери Бо-Карета, рос с каждым днем, и мои ночи наполнились снами внутри снов. Мне снилась Лита и все, связанное с ней, поэтому в мои сновидения редко вторгались противные широкоротые торговцы в двурогих тюрбанах.
Как-то вечером, после путешествия в Ти-Пент — деревушку неподалеку от Дайлат-Лина, где мы повеселились на ежегодном празднике Изобилия, мы с Литой шли, взявшись за руки по орошенной зеленой долине под названием Танта к нашему городу, обнесенному черными башнями. Лита сказала мне о своей любви, и мы с ней упали на окутанную тьмой траву. В ту ночь, когда мириады городских огней погасли, а за моим окном начали с негромким писком летать летучие мыши, Лита поднялась в мою комнату в башенке, а потом только лампа, заправленная нарговым маслом, могла бы рассказать о тех радостях, которые мы познали друг с другом.
Утром, очнувшись от своего сна внутри сновидения, я долго пробирался через множество слоев хрупкого вещества, из которого состоит мир подсознания… и очнулся я с мучительным воплем в доме моих родителей в Нордене, на северо-восточном побережье. Потом я целый год засыпал в слезах, пока мне не удалось наконец убедить себя в том, что моя темноглазая Лита существует только в сновидениях.
