«Лондон и Британский музей». Обычный мир, казалось, лежал на расстоянии в несколько световых лет от нас. И все же за зарешеченными окнами занимался бледный рассвет, и его белесые пальцы тянулись к далекой столице, и это казалось так обычно, так нормально. Начинался новый день. Мы с Кроу здорово устали, однако близость звездных камней сообщала нам такую радость и защиту, что мы не имели ничего против тяжести в теле — главное, что была ясность в голове, а сознание освободилось от зловещего гипноза хтонийцев.
Я отправился в камбуз за беконом и яйцами для завтрака и прошел по короткому коридору, соединявшему жилые каюты с камбузом. Неожиданно плавучий дом сильно тряхнуло, меня бросило вперед, и я ударился о дверь камбуза. Из каюты послышался звон бьющихся стаканов, стук падающих с полок книг и испуганный голос Кроу:
— Что за чертовщина?
Я открыл окошко камбуза, выглянул на палубу и обвел взглядом реку. На горизонте, над далекими крышами домов и верхушками деревьев как раз появился край солнца. Дул легчайший ветерок, река была бела от пелены тумана.
«Что за чертовщина?» — мысленно повторил я ругательство Титуса Кроу. Может быть, с утра пораньше по реке какой-то псих промчался на мощной моторке? Но нет, это вряд ли могло случиться — я бы услышал шум мотора. И к тому же так взбудоражить реку мог разве что океанский лайнер! Я размышлял об этом, когда «Мореход» снова качнуло и накренило — на этот раз под углом градусов в двадцать. Мне почему-то сразу припомнилось письмо Джордана.
— Де Мариньи! — донесся до меня крик Кроу в открытое окошко, и я тут же услышал, как он скользит по накренившейся палубе. — Анри! — Я услышал его торопливые шаги. — Достань свой чертов пистолет, быстро!
В голосе Кроу звучали тревога и непривычный для него страх.
— Нет, нет! — послышался громкий голос профессора Писли. Плавучий дом снова тряхнуло и накренило. — Так не получится, Кроу. Серебряные пули против этой твари бесполезны.
Какой твари?
Я выбрался за дверь камбуза, в коридор, прошел по каюте и поднялся на три ступеньки вверх, на палубу. Там, с побелевшими от ужаса лицами, вцепившись в поручни, стояли Кроу и Писли. Как только «Мореход» выровнялся, я подбежал к ним.
— Что случилось, Титус? Что это было?
— Там что-то есть, Анри, в воде. Что-то огромное! Только что оно поплыло к нашей лодке — но замерло футах в пятидесяти и погрузилось в воду. Думаю, это морской Шоггот — в точности такой, как те чудища, что мне снились.
— Верно, морской Шоггот, — выдохнул Писли. — Одна из Глубоководных тварей. Этот проплыл от самого глубокого Г’лл-хо на север, похоже. Он не сможет сделать нам ничего плохого.
Говорил-то Писли так, словно это и вправду было так, но голос у него дрожал.
Реку по-прежнему окутывал густой туман. Его млечные щупальца и завитки поднимались почти к палубе плавучего дома, и казалось, что мы стоим на плотике посреди молочной реки. Я слышал плеск волн, разбивавшихся о борт лодки, но ничего не видел. Сердце у меня забилось чаще, волосы на затылке встали торчком.
— Пойду, возьму пистолет, — сказал я, решив спуститься в каюту.
Но только я повернулся, как Писли схватил меня за руку.
— Бесполезно, де Мариньи, — порывисто произнес он. — Пистолеты против таких существ, чем бы они ни стреляли, мертвому припарки!
— Но где же сама тварь? — спросил я, вглядываясь в затянутую туманом воду.
Словно бы в ответ на мой нервный вопрос — только успело последнее слово слететь с моих губ, — как из клубящегося над рекой тумана возник черный столп, отливавший радужными красками. Казалось, это что-то слепленное из грязи или смолы в смеси с осколками битого стекла. Восемь футов в толщину и все двадцать в длину, эта тварь вздымалась над водой, похожая на гигантскую разумную пробку для бутылки… и солнце сверкало, отражаясь от ее боков и мириадов ее глаз!
От твари… жутко воняло! Нет описания тошнотворному запаху, исходившему от нее. Мне снова припомнились строчки из Альхазреда: «По запаху узнаете их». Я хорошо понял, что именно имел в виду «безумный» араб! Такое зловоние могло издавать только воплощенное зло. Уже второй раз за считаные часы мои органы чувств подверглись такой атаке, и второй раз был хуже первого! Слава Богу, лодка стояла против ветра — хоть и ветер-то был едва заметный — относительно вылезшего из воды чудища, но и этой вони глубоководного ила нам хватило, как говорится, выше крыши.
Еще у твари были рты. Много ртов. Правда, их я разглядел только мельком. И когда гигантская тварь слегка, но резко наклонилась в сторону плавучего дома, я опрометью помчался по ступенькам вниз за пистолетом Канта. Что бы там ни говорил Писли, я не желал стоять безоружным перед этим монстром! Мне казалось, что уж лучше любое оружие, чем никакого. В панике я напрочь забыл, что на самом деле мы вовсе не безоружны, что мы защищены наилучшим образом! Как бы то ни было, пистолет я разыскать не сумел. Куда я его засунул?
Плавучий дом снова тряхнуло, еще сильнее, чем прежде, и я с трудом выбрался на палубу — с пустыми руками. Пытаясь устоять, держась за поручень одной рукой, Писли сжимал в другой каменную звездочку и выкрикивал какие-то слова, глядя на возвышающееся над водой чудовище. Тварь отпрянула и приготовилась к новому броску. Я пытался смотреть одновременно на Шоггота, нацелившегося на мою лодку, и на профессора Писли. Писли торопливо произносил нараспев:
— Изыди, слизь морская! Ступай обратно, во тьму глубин! От имени Старших Богов повелеваю тобой. Изыди, не тронь здесь никого!
В его голосе уже не слышалось дрожи. Его худая, старческая фигура вдруг приобрела силу и стройность, когда он вступил в противоборство с радужно поблескивающим чудовищем, вставшим перед ним посреди речного тумана.
Писли распевал заклятие, держа каменную звезду. До того как он приступил к заклинанию, черный столп не издавал никаких звуков. Слышалось только журчание реки. Но теперь…
Тварь завопила — видимо, от злости и отчаяния. Человеку трудно оценить степень столь чужеродной ментальной агонии. Сначала голос (голос ли это был?) Шоггота слышался в какой-то далекой стороне звукового спектра. Это было что-то наподобие высокого, едва слышимого воя. Но после того, как профессор несколько раз нараспев произнес заклятие, мне пришлось зажать уши ладонями, потому что частота звука понизилась и стали слышны чудовищные вопли твари. Никогда в жизни мне не доводилось слышать подобной какофонии, сотканной из невероятных звуков, совместившихся в один. Как отчаянно, как страстно я молился, чтобы больше никогда не услышать таких кошмарных звуков!
Крик был пронзительный, похожий на звук паровозного свистка, но к нему примешивались ворчливые обертоны, пульсирующие вздохи — а может быть, это было что-то вроде кваканья лягушек и жаб, словами не передаваемого. Еще пару раз Шоггот попытался рвануться к нам и преодолеть волшебную преграду, а потом чудище развернулось, погрузилось в воду и, наконец, ушло, оставляя за собой широкую кильватерную волну. Оно направилось к Лондону и к открытому морю, в которое впадала Темза.
