Отчаяние и надежда, ненависть и благодарность, бессилие и вера в счастливый исход — испытать все эти чувства и не сойти с ума можно было только благодаря тем, кто терпеливо выслушивал все подробности хождения по мукам. Когда Женя уже совсем раскисала, Алина могла даже цыкнуть на нее — в сравнении с Алининым коммунальным адом Женина жизнь, а особенно перспектива отдельной квартиры — везение, большая удача. Пусть мучительная, выстраданная, но где видано, чтобы труд и страдание непременно вознаграждались?
Рахатов задавал вопрос: «Как ваши дела?» — скороговоркой, из вежливости. Если они говорили по телефону, то ответ выслушивал молча, казалось, он дремлет или думает о своем. Если Женя не могла удержаться и с порога жаловалась на бездушного чиновника, Рахатов нетерпеливо ходил по комнате, а потом, не выдержав, садился рядом с ней, обнимал, и рассказ становился неуместным. Конечно, он возмущался, сочувствовал. Как случайной соседке по очереди, негодующей на безобразия в торговле. Женя уговаривала себя не обижаться — ведь он ничем помочь не может, да и предложи он помощь, все равно бы отказалась.
Саша тоже сделать ничего не мог. Он только часто провожал Женю в присутственные места и терпеливо ждал, пока она выбивала очередную справку.
— Ты сам-то когда займешься квартирой?
Женя считала своим долгом заставить и его что-нибудь делать. От Инны ушел, развод не оформил, прописан там же, квартиру снимает.
— Вот ты будешь невестой с жилплощадью, я на тебе и женюсь, — отшучивался Саша и сразу переводил разговор на другое: — Завтра надо сдавать статью одного профессора — дочка парторга поступает в университет, так мы за этот год всех преподавателей напечатали. Изучил я их творчество. У нас ведь как — каждому хочется быть поэтом: даже Гоголь и Щедрин со стихов начинали. Девушкам так легче понравиться. Если не получается, пишут прозу. Когда и на это не хватает сил, заделываются критиками, мстящими за свою неудачу и поэтам, и прозаикам. Ну а уж кто даже внятную критическую статейку сочинить не может — становится литературоведом академического типа. Вот таких типов и пришлось редактировать. «Основная тема творчества Хемингуэя — конфликт личности и общества». Так и хочется сказать: «Поздравляю, господин ученый! Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, в какой книге нет конфликта личности и общества!»
— У тебя лестница получилась. Но нижняя ступенька — другая. Редакторов забыл, — уточнила Женя. — О себе не говорю, а ты, неужели ты не собираешься по ней подниматься?
— Конечно, собираюсь. Если ты меня покормишь.
Саша демонстративно зашагал пешком на восьмой этаж, где была теперешняя Женина квартира.
22. УМОЛЯЮ
— Умоляю, давай встретимся! — часто дыша, прошептала Женя в телефонную трубку.
— Который час? — Таким же тоном, наверное, поэт спрашивал: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» На этом вопросе-парашюте Алина спустилась в реальную жизнь: — Я пишу сейчас… Что стряслось?
— По телефону не могу…
— Не пугай! Заболела? С работы выгнали?
— Да нет… Хотела тебе рассказать…
Алина догадалась, что сестра опять потерялась, потеряла себя. Надо ее выслушать, но не для того, чтобы вместе погоревать, а чтобы помочь найти твердое место и протянуть руку. Пусть потом окажется, что и эта кочка медленно уходит под воду, но, может быть, с нее уже будет близко до берега?
— Приезжай…
Полегчало. Алина что-нибудь придумает, найдет выход из тупика — кто-то должен быть неправ, если так больно. Она, конечно, отыщет мою вину — гордыню, самолюбие непомерное, или скажет, что… Все-таки, может быть, он виноват?
Решила не отпрашиваться — время обеденное, да и недалеко здесь, часа за полтора можно обернуться, все начальство с утра на совещании — никто не заметит. Но тут из коридора послышался голос Валерии, громко скликающей всех в кабинет заведующей.
Кузьминична была в своей стихии — путаясь в словах, повторяясь, говоря лишнее, всем тоном и видом показывала, что директиву надо немедленно выполнять, недобросовестность или злой умысел будут строго наказаны, вплоть до увольнения. А приказ вот какой: доложить в главную редакцию о всех упоминаниях Л. И. Брежнева — в статье ли, в прозе или в стихах, вернуть из типографии рукописи и корректуры, меченные этой фамилией.
Народ испугался: разве упомнишь, что там есть в рукописи, которую год назад срочно сдавали в производство, а корректуры до сих пор нет? Бросились перечитывать все, что лежало теперь на столах, гадать, мог ли автор цитировать покойного.
Из косноязычной речи Кузьминичны было ясно — сведения собирают с вполне определенной целью: король умер — да здравствует король! Сброс идеологического балласта, финиш вялого брежневского культа — дело неизбежное, но ведь если бы нашим труженикам идеологического фронта велели настучать, кто читал Солженицына или неодобрительно отзывался о сталинских репрессиях, то они так же старательно начали бы вспоминать…
С этими мыслями Женя ехала к Алине. Она уже остыла и начала раздумывать, стоит ли откровенничать даже и с сестрой… В вагоне метро у сиденья со светло-коричневой заплатой беспокойно переминались с ноги на ногу двое молодых людей — похоже, муж и жена. Тоже вышли на «Спортивной» и рядом с Женей ехали на длинном эскалаторе. Мрачные, безразличные друг к другу. Зачем они вместе?
На улице 10-летия Октября замешкалась, отдаляя ясность, которая может наступить после разговора с Алиной. Женщина в шляпке грязно-песочного цвета и кроссовках спросила, где здесь булочная. Женя сообразила не сразу и «через дорогу направо» пришлось прокричать вслед, так как тетка даже не замедлила шаг, чтобы выслушать ответ.
— Так в чем дело? — Алина включила электрический чайник — старалась лишний раз не выходить на кухню, чтоб не мозолить глаза злобной соседке, — и закурила.
— Посоветоваться хотела… — Женя стала повторять слова, которые еще утром продиктовало ее страдание. — Только никому не говори, даже Корсакову, ладно? Я люблю…
— Кого? — деловито спросила Алина.
— Думала, ты знаешь…
— Сашка?
— Рахатов.
— Ну, ужас… Я же тебе говорила, это неглубокий человек, донжуан какой-то… Он даже со мной, твоей сестрой, та-а-ак по телефону разговаривал… — Самодовольная улыбка промелькнула и тут же исчезла с Алининых губ. — Ты просто очень неопытная…
Увлекшись, Алина с жаром, глубоко затягиваясь и забывая стряхивать пепел с сигареты, принялась доказывать, что всесоюзный бабник — не тот человек, который нужен сестре.
— Но я хочу быть с ним вместе… — растерянно пробормотала Женя, уткнувшись в пол.
— Ну, если ты решила…
— Он не может… Или не хочет… А мне так тяжело… Понимаешь, я в тупик зашла. Не знаю, порвать или переступить гордость?.. Я верю, он меня правда любит, заботится: папе врача нашел…
— А может, просто ваши отношения исчерпались? У меня было такое. Леню помнишь? Мне тогда казалось, что он меня бросил. Целый год страдала. Тоже никому ничего не говорила, а потом вдруг поняла, что просто отношения исчерпались. И это я его бросила, а не он меня…
