— Что-то домой не тянет. Давай до следующей станции пешком дойдем.
Женя поняла, что в спутнике нуждается он, и согласилась.
И снова Никита первым не начинал разговор. Хмурый он стал, поникший. Условные рефлексы еще остались — пальто подать, руку поцеловать, но только самые простые, а уж что посложнее — поинтересоваться чужой жизнью, развеселить или хотя бы съязвить, подколоть — это пропало. Наверное, условия были не те. И с женами не везло — то ли ему, то ли женам — разобраться трудно, и с работой — ту, что по обязанности считал промежуточным этапом, за пазухой всегда было: вот напишу роман — увидите, кто я такой; а та, что для души — все не продвигалась. Конечно, из-за объективных обстоятельств — тяжело, оскорбительно генералу ходить в солдатской форме.
Вопросов о себе Женя и не ждала. О главном для него, служебном положении, он знает, а что ему еще может быть интересно? Да разве он один такой? Вот недавно к Сашке бывший однокурсник наведался — приехал в Москву на курсы повышения чего-то. Сашка и статью его в свой журнал пристроил, и оппонента нашел для диссертации, а тот весь вечер только и декламировал новеллы о своих грандиозных успехах. На самые однообразные темы: как я победил тараканов в зоне «Е», я и тамбовские филологи, я и аспирантка из Ленинграда. Ни одной Сашкиной статьи не удосужился прочесть, ни о ком не спросил, даже из вежливости.
Правда, про экскурсию в Михайловское смешно рассказал. Оказывается, дом был до того дряхлый, что Пушкин мог находиться всего в одной комнате — в остальных обитали совы. А сын его, Григорий, жил там потом с француженкой, которой он в качестве отступного, когда захотел с ней расстаться, отдал всю родительскую мебель — до сих пор музейщики по всему свету ее, эту мебель, разыскивают. И еще старичок-экскурсовод показал им кусок корня, о который споткнулась Керн во время прогулки с Пушкиным — так зародилось это чувство. Потом молоденькая уборщица выкинула этот кусочек и в сердцах пробормотала: «И где, черт возьми, он их подбирает!» А Женя в версию старичка поверила…
— Как твой роман? Саша говорил, что получается? — Женя не умела скрывать источник своих сведений о Никитиной жизни.
— Я его пока отложил. Пьесы пишу — очень хорошо идут… — Никита встрепенулся, увлекся. — Одну уже поставили в студенческом театре, в Прибалтике.
— Поздравляю… — Женя не очень хорошо знала, что еще можно сказать.
Никита с благодарностью посмотрел на нее.
— Это по «Мастеру и Маргарите», но у меня там другая идея. Булгаков же был совершенно нерелигиозный человек. А сейчас я заканчиваю пьесу «Юра и Лара».
— По «Доктору Живаго»? — угадала Женя. — Но ведь у нас роман не напечатан?
— Отец сказал, что этот вопрос скоро решится. И тогда за мою пьесу все театры ухватятся. Слушай, Жень, а у тебя с Рахатовым как?
Никита остановился, чтобы закурить. И в эту паузу Женя успела смутиться, покраснеть, перебрать в голове самые нелепые причины такого вопроса и все же не нашла, что ответить. Но оказалось, не интимности, а совсем другое интересовало Никиту.
— Ты бы не могла вдохновить его на зонги к моей пьесе? Понимаешь, он отцу обещал, но что-то все динамит…
Никите не потребовалось никакого усилия, чтобы перейти с разговора о себе к такой рискованной просьбе. И Инна полчаса тому назад тоже не запнулась, не сомневалась, что может дать более чем щекотливое поручение. Почему со мной так можно? Мне бы в голову не пришло просить человека, который меня любил… Или он все забыл… И о чем просить! А если бы и пришло, то ни за что бы не решилась. Для них же — Женя объединила Никиту, Инну, Бороду… — не существует преграды, когда речь идет о себе — о своей карьере, о своем удобстве, о своих амбициях… Ну как он мог о таком даже заикнуться! А если бы мы с Рахатовым уже раззнакомились? Если бы он меня бросил? Как мне бы больно было его вопрос слышать…
— Хорошо, скажу, когда увижу. А сейчас поеду, до свидания…
И хотя Никита, обрадованный согласием, вспомнил, что перед ним отнюдь не дурнушка, процитировал чужой комплимент и стал настаивать на проводах, Женя помахала рукой и почти вбежала во дворец станции «Динамо».
29. ДОМОЙ
Домой вернулась в слезах. Мало того, что сумела втиснуться только в третий автобус, на нижнюю ступеньку, так еще на голову упала тяжелая сумка, которую расфуфыренная тетка пристроила к загогулине на верхнем поручне. Слава богу, сегодня пятница, можно забыть все служебные неприятности на целый вечер и еще на два дня.
Поспешно избавилась от черного поплинового платья, превратившегося в последнее время из служебного мундира чуть ли не в траурное одеяние, и на освобожденное тело надела красный сарафан, переведенный этим летом в домашнюю одежду. Хотелось яблока, но в июне можно купить только безвкусные муляжи и только на рынке, притом за большие деньги, а экономить Женя еще не разучилась, поэтому обошлась бутербродом с огурцом и ледяным морсом из маминого смородинового варенья. Забравшись с ногами в кресло, принялась за газеты, которые приносят не утром — как положено, а после того, как все уже ушли на работу.
Так, и здесь Генриетта. Теперь понятно, почему Андрей ни за что не хочет ее послесловие печатать. Как скоро он научился витиевато аргументировать! «Не согласен с ее концепцией имманентного развития… Короче, основные принципы, положенные в основу…» Чувствовалось сразу, что концепция тут ни при чем, что причина его негодования совсем другая.
Взгляд упал на Сашкины розы, чьи головки уже дня три гордо смотрели вверх. Стала доставать по одной из хрустальной вазы, подстригать стебелек и ставить в соседнюю гжельскую с заранее отстоянной водой. Легла на живот поперек кровати и стала перелистывать свежий «Новый мир»…
В квартире была только самая необходимая мебель. Появление каждого предмета — событие. Вот эта самая кровать, например. В магазинах были только образцы спальных гарнитуров, а надо сделать так, чтобы единственная комната была одновременно кабинетом, спальней и гостиной. На работе подсказали, что новые кровати из этих гарнитуров иногда попадаются в комиссионках. Женя поехала на Большую Академическую. Думала, задержится ненадолго, но оказалось, что «по техническим причинам» магазин откроется в одиннадцать. Позвонила на работу, предупредила Валерию. Конечно, директор уже спрашивал — все остальное время нервного топтания возле дверей пыталась догадаться, что ему нужно.
К открытию набралась толпа, в которой шмыгали молодые люди, одетые, как в униформу, в джинсы и куртки из тонкой кожи. В дальней комнате, похожей на больничную палату во время дезинфекции, стояли кровати разных размеров, разных цветов, но на одинаково шатких тонких ножках. Всего одна подходящая — почти квадратный матрац со спинкой, надежно покоящейся на коробе, обитом тем же материалом.
Служитель в черном халате с бегающими глазенками выписал чек и непонятно почему посоветовал поскорее забирать покупку. Пока Женя искала в этом лабиринте кассу, кликала отошедшую куда-то кассиршу, пока снова нашла свой отдел, у кровати уже стояла полногрудая блондинка и что-то нашептывала мальчонке в джинсах и курточке. Человек в черном халате исчез, и Женя протянула чек другому продавцу. Дама завизжала, что это ее кровать, что еще вчера она записалась на нее… Появившегося директора называла по имени, и тот, не глядя Жене в глаза, объявил, что ее чек аннулируется, кровать ввиду спора снимается с продажи.
