Но он предпочел стать ученым.
Я вбила себе в голову, что он делает это ради меня.
Ради меня.
Так он воздействовал на людей: в его присутствии все мы, серые мыши, чувствовали себя избранными.
Он связался со мной, спросил, не найдется ли у меня места докторанта. Я была польщена, не знала что и думать. Он хочет работать со мной, над моим проектом. Его желание было подтверждением моего таланта, моего педагогического и научного совершенства. Мне ни разу не пришло в голову, что его карьерный выбор стал следствием его посредственных успехов в учебе.
Каролина, Каролина, до каких же пор ты будешь такой наивной?
Претенденты на докторантуру приходили, но я их выгоняла. На одну из них я даже накричала — на молодую женщину из Чехословакии, которая поставила на карту все, чтобы получить место, — я выгнала ее, и мои щеки горят от стыда, когда я вспоминаю эту сцену. Ее звали Катериной. Это была маленькая темноволосая женщина. Она оставила дома, в заложниках, мужа и малолетнюю дочь, чтобы проводить исследования в Каролинском институте (это было еще до падения железного занавеса). Иногда она просто плакала — так тосковала по своим пробиркам. Однажды она — весьма, впрочем, неохотно — пришла ко мне и обвинила Бернхарда в очень странных вещах.
Он неприветливо ее принял, не давал ей работать и постоянно притеснял.
Катерина была убеждена в том, что он поменял наклейки на ее пробирках, отчего ее опыты закончились полной неудачей. Она была в этом абсолютно уверена, и я помню, как тогда разозлилась.
Как она посмела прийти ко мне с этой абсурдной сплетней? Как она могла? Есть ли у нее чувство чести? Через неделю я добилась ее исключения из института, и она отправилась в свой бетонный подвал в Праге, где и было ее истинное место.
Я до сих пор не знаю ее дальнейшую судьбу. Я не знаю, что произошло с ней, когда она вернулась домой. Ее дочь уже выросла, теперь это взрослый человек.
Я часто думаю о тебе, Катерина.
Господи, почему я тогда никого не слушала?!
Потом с обвинениями в его адрес ко мне пришла еще одна женщина. Это была Туула, умнейшая финская девушка из шведской деревни на восточном берегу Ботнического залива. Она была на пути к блестящему открытию и в то время заканчивала набросок статьи, которую уже приняли в «Журнал биологической химии». В институте у Туулы уже сложилась отличная репутация.
На свои исследования она потратила три года, три года недосыпания, три года пренебрежения к личной жизни, но она говорила, что дело того стоило. И оно действительно стоило.
Она улыбалась, говоря это. Тогда я впервые увидела, как она улыбается.
Она улыбалась до тех пор, пока к ней не пришел Бернхард и не напомнил ей об одной оказанной им ей услуге: о какой-то мелочи, в каких мы никогда не отказываем друг другу.
Он попросил Туулу включить его в соавторы статьи, и, естественно, Туула отказала. Естественно! Не было никаких оснований включать его в список авторов. Бернхард попросил ее поразмыслить до пятницы, сказав, что ей же будет лучше, если она передумает.
Но Туула не передумала. Она бросила ему вызов, и это очень дорого ей обошлось.
В понедельник, придя в лабораторию, она увидела, что кто-то отключил ее холодильник и приоткрыл дверцу морозильной камеры. Результаты трехлетнего труда растаяли, превратившись в зловонные комки на дне пробирок.
В тот же день Туула уволилась из Каролинского института. Она переехала в Кембридж и повторила там все свои опыты. Она опубликовала их результаты в «Сайенс» спустя два с половиной года.
Только после этого она рассказала мне обо всем в длинном письме, которое я тотчас сожгла.
Время шло, Бернхард окончательно распоясался и перестал спрашивать разрешения. Он просто воровал чужие результаты и публиковал их под своим именем. Бесплатные помощники писали ему докторскую диссертацию, а он лишь потирал руки от удовольствия. Одна талантливая женщина, я забыла ее имя, фактически защитила за него диссертацию.
Мое пробуждение было особенно болезненным.
Я всегда трепетно относилась к животным. В те дни мы работали с самыми разнообразными видами и во всех лабораториях, а не только в специально отведенном для этого здании.
Однажды я пришла в лабораторию довольно поздно вечером, чтобы посмотреть, как себя чувствует заболевший накануне щенок. Свет в здании был выключен, все двери в коридоре, ведущем в лабораторию, были заперты. Свет горел только в операционной.
Я решила, что кто-то просто забыл выключить свет, и пошла в операционную, но на полпути меня остановил дикий вой какого-то животного. Среди полок двигались какие-то тени.
Там был человек, мучивший несчастное животное. Страшный, леденящий душу звук заглушил мои шаги, и вскоре я увидела, что происходит.
Это был Бернхард. Он зафиксировал кошку в аппарате для стереотаксических операций и удалял ей матку. Он не обезболил животное, и кошка страшно кричала от невыносимой боли. Никогда в жизни не слышала я такого ужасного крика. Он обездвижил кошку винтом, вкрученным через основание черепа в мозг. Я видела лицо Бернхарда в профиль. Он был в экстазе. Он был вне себя от удовольствия и радости.
Мне казалось, что я упаду в обморок, но я устояла.
Я стояла в тени, пока кошка, привинченная к аппарату, истекала кровью, до тех пор, пока она не умерла и не перестала кричать. Бернхард, довольный результатом, сидел у стола, держа в руке матку с нерожденными котятами и торчащими в две стороны маленькими придатками.
Потом он тщательно вымыл стол и сжег в печи труп кошки, как мы делали тогда, а потом написал отчет об опыте.
Исследование зрительного нерва — так он обозначил цель операции.
После этого он выключил свет и, насвистывая, пошел по коридору из лаборатории.
Всю следующую неделю я провела дома, мучаясь от нервной лихорадки и желудочных спазмов.
Вернувшись на работу, я вызвала Бернхарда — этого институтского обольстителя.
Я сказала, что прекращаю договор о его докторантуре и дала ему полчаса на то, чтобы покинуть здание.
Но Бернхард лишь улыбнулся.
— За что? — просто спросил он.
— За кошку, — ответила я.
— О, — изрек он и тряхнул головой, продолжая улыбаться.
— Я даю вам тридцать минут, — сказала я.
— Не думаю, что они мне понадобятся, — ответил он.
Он рассказал мне о групповой фотографии, сделанной на конференции в Хельсинки. Он спрятал ее в надежном месте с документами, подтверждающими дату, когда она была сделана.
Он также отыскал данные о том, когда были сделаны мои дополнительные исследования для статьи в «Сайенс», и — вы не поверите! — даты полностью совпадают.
