Последний вопрос относился к Перу Крамне.
— Первый разбор через шесть месяцев, — ответил начальник отдела. — Консультации в законодательном совете будут осенью, а предложения правительства будут представлены к февралю следующего года.
— Значит, новый закон появится 1 июля, через восемнадцать месяцев, — констатировал Джимми Халениус. — Твоя жена не привыкла работать в таком темпе, да? Она работает в газете?
Томас на мгновение потерял дар речи и от неловкости даже покраснел. Откуда, черт возьми, статс-секретарь Министерства юстиции знает, кто такая Анника?
— Моя лучшая подруга когда-то купила у нее машину, — пояснил Джимми Халениус, явно получая удовольствие от рассказа. — Это было девять, а может, и десять лет назад. Машина бегала как лошадка, пока не сломалась.
— Э… — промычал Томас, не зная, куда девать руки.
— Ну что, посмотрим на твой кабинет? — сказал Пер Крамне.
Ему не нравится, когда он не участвует в разговоре, подумал Томас, пожимая на прощание руку статс-секретарю.
Они с Крамне молча пошли по коридорам через стеклянные двери к лифтам.
— А где находится твой кабинет? — спросил Томас.
— Через три двери от твоего. Нажми четвертую кнопку.
Интерьер был почти такой же, как на шестом этаже, но скромнее и не создавал ощущения близости власти. Здесь было много стеллажей с журналами, на стенах висели полки с бюллетенями, а холл был устлан простым пестрым ковром.
Окно кабинета Томаса выходило на Фредсгатан, туда, где эта улица пересекалась с Дроттнинггатан. Кабинет был большой, но, судя по расположению, довольно темный.
Томас выглянул в окно. Улица Тегельбакен была отсюда не видна. Значит, он ни разу не видел окна своего будущего кабинета, проходя мимо Розенбада.
— Знаешь, в чем будут заключаться твои обязанности? — спросил Крамне, выдвигая из-под стола стул и усаживаясь. — Ты будешь компоновать предложения министерства, а потом готовые документы будут рассылаться на консультации. Каждый захочет высказаться по поводу наших предложений, и мы уже заранее знаем, как выскажутся те или иные организации. Полиция и прокуратура, как правило, оказываются довольными нашими предложениями. Канцлер юстиции обычно высказывается за, а советник по правам человека — против. Федерация адвокатов обычно выступает против наших предложений — они вообще всегда против всего и вся. Власти на местах, которым приходится разбираться с конкретными жертвами преступлений, и женские объединения обычно нас поддерживают.
— После этого начинается работа в отделах? — спросил Томас.
— Именно так. Ты слушаешь, что говорит тебе бог, тетушка бога, потом согласуешь это с сотрудниками отделов и отдаешь результат на суд руководителя отдела, то есть мне. Потом мы идем к руководителю отдела законодательных актов, который говорит: «Подумайте над этим, этим и этим». Потом мы думаем и докладываем о наших думах Халениусу и только после этого идем в понедельник на совещание в Голубую комнату. Все камни преткновения там рассматривает министр.
— Какие же это камни преткновения? — спросил Томас.
— Обычно речь идет о небольших изменениях и исправлениях. Они касаются степени подозрения, классификации по составам преступления, согласования с законодательством других стран и графика внедрения предложений.
Он игриво стукнул Томаса но плечу.
— Черт, — сказал он, — кажется, будет ветер с моря.
Томас улыбнулся и судорожно сглотнул.
Анника покинула здание редакции с чувством легкого головокружения. Она шла, не чувствуя под собой ног. На улице потеплело, ветерок окутывал, словно мягкое шерстяное одеяло. Она почему-то вдруг вспомнила эпизод из далекого детства — первый день летних каникул. Она у бабушки, бежит по лугу к озеру. Жесткая трава колет голые пятки и щекочет икры, а она предвкушает радость первого настоящего купания.
«Я не стану оглядываться, — решила Анника. — Я не оглянусь, чтобы посмотреть на дверь редакции. Может быть, я сюда больше не вернусь, и я хочу помнить ее такой, какой она была, когда я работала здесь и была частью моей газеты…»
Она остановилась и помотала головой, чтобы стряхнуть этот приступ сентиментальности.
Медленно, неуверенно переставляя ноги, она потащилась на автобусную остановку; тротуар был предательски скользок. Следующий автобус должен был подойти через тринадцать минут. Пойти домой или сесть на скамейку и подождать автобус? Но куда ей теперь спешить?
Она села на деревянную скамейку и вытащила из сумки сотовый телефон.
Кому позвонить?
Телефон Томаса был выключен.
Анна Снапхане не отвечала.
Поколебавшись, она позвонила инспектору К. по прямому номеру.
Он ответил.
— Здравствуй. Это звонит сучка — охотница за сенсациями, — представилась Анника. — Меня отправили на принудительные полевые работы. Из-за вашего запрета на разглашение меня послали в бессрочный отпуск с сохранением содержания.
— Мои поздравления, — ответил К. — Мне надо привезти тебе торт?
— Нет, — ответила Анника, — но, может быть, я подарю тебе торт. Ты на месте сегодня во второй половине дня?
— Могу куда-нибудь отъехать. Учти, я не люблю марципаны.
Автобус подъехал на пару минут раньше.
— Отлично, — сказала Анника. — Я обязательно найду торт с марципаном.
Она встала, вошла в автобус, показала водителю месячный проездной, прошла в конец салона и села.
По одну сторону дороги тянулся совершенно бесцветный серый парк Роламбшув. Сквозь деревья парка в тумане виднелась вода — Риддарфьерден.
Какое все же это ужасное время года, подумала Анника. И оно продлится еще несколько месяцев.
Она вышла у глазной клиники Святого Эрика на Флеминггатан и по Польсхемгатан спустилась до главного полицейского управления. Должно быть, К. что-то сказал на посту охраны, так как девушка сразу пропустила ее и проводила до самого кабинета К. с видом на Кунгсхольмсгатан.
— Где торт? — вместо приветствия спросил К., жестом указывая на стул напротив себя.
— Черт, — виновато сказала Анника, снимая куртку. — Я забыла. Как дела?
— Младшая дочка заболела отитом, а в остальном все хорошо, — ответил он. — Как твои дела?
— У тебя же нет дочерей, не так ли? — спросила Анника, усаживаясь на стул.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Нет, ты права.
— Вот видишь, — сказала Анника. — Я все знаю, но мало говорю.
— Но теперь ты в тупике, и в этом моя вина.
— Так точно, — согласилась Анника. — И я хочу знать, стоило ли это делать?
— Что? Заткнуть тебе рот? Стоило.
