После похитителя осталось только три улики. Пластиковый шнур, вокруг ртутной лампы на мосту Котохира. Клейкая лента на лице девочки. Бельевая веревка, которой были стянуты ее запястья. Все вещи стандартные, такие свободно продавались в магазинах по всей стране. Невозможно было доказать, что их купили в каком-то местном магазине. Рядом с отмелью или на берегу реки надеялись найти отпечатки ног, но и тут не повезло. Местность вокруг Драконьей ямы в основном каменистая, а тропинки в растущем на склонах лесу были усыпаны сухой буковой листвой.
Оставался еще голос похитителя. Поскольку записать звонки не удалось, следствию пришлось полагаться на слух нескольких человек, говоривших с преступником по телефону. В их число вошли Ёсио Амэмия, его секретарша Мотоко Ёсида и девять владельцев предприятий, где останавливался Амэмия по пути к мосту Котохира… Никто из следственно-оперативной группы голоса похитителя не слышал, даже оперативники, которые работали дома у Амэмии. Во второй раз преступник позвонил незадолго до их приезда, а в третий раз он звонил не домой, а в контору, и с ним разговаривала Мотоко, полицейских рядом не было. Кафе «Аои» было единственным местом, куда они успели добраться раньше Амэмии, но у них не было времени подключить специальную аппаратуру. Кроме того, они опасались, что в кафе может оказаться сообщник похитителя, и ограничились только наружным наблюдением.
Миками слышал, что на протяжении двух лет после похищения Амэмию и других регулярно вызывали на процедуру «опознания голоса». Криминалисты записывали голоса «рецидивистов, крупных должников, людей с криминальным прошлым, байдарочников, жителей Озатомуры, бывших рабочих «Консервного завода Амэмии», учителей и сотрудников начальной школы «Морикава Ниси», в которой училась Сёко, владельцев и завсегдатаев всех девяти мест, указанных похитителем, а также прочих подозрительных личностей». В список подозреваемых включали всех, у кого была малейшая возможность стать подозреваемым, и записывали их голоса по телефону. Затем просили Амэмию и еще десять человек, слышавших голос похитителя, несколько раз прослушать записи.
Голос мужчины от тридцати до сорока лет, хрипловатый, без особенностей произношения.
«Я его узнаю, если услышу», – сказал тогда Амэмия. Мотоко и остальные тоже были уверены в своем слухе. Несмотря на это, Миками ни разу за четырнадцать лет не слышал, чтобы следственная группа совершила прорыв.
– Будет трудно, если голос по телефону тоже ни к чему не приведет.
Миками мысленно обругал себя, едва последние слова слетели с его губ. Зачем он только заговорил о телефоне! Он нарушил табу…
Атмосфера в комнате сразу изменилась. Минако сказала:
– Надеюсь, они все-таки его найдут… – Она машинально покосилась на телефонный аппарат на низком столике.
Сегодня им снова никто не позвонил.
Минако ушла спать, Миками сел за котацу, укутал ноги одеялом. Тяжело вздохнув, он включил телевизор. Он не мог смотреть телевизор, когда рядом была Минако. Беглецы. Исчезновения. Непонятные звонки. Самоубийства… Никогда не знаешь, когда с экрана прозвучит роковое слово и разобьет Минако сердце.
Может быть, Аюми сломало именно телевидение. Такая мысль время от времени посещала его. В рекламных роликах и бесчисленных развлекательных передачах подчеркивали, как важна внешняя красота, особенно для девушек. Все остальное как будто и не важно. Если ты вписываешься в стандарты красоты, ты преуспеешь в жизни. Мужчины будут тебя обожать. Перед тобой откроются все двери. Твоя жизнь станет одной большой вечеринкой… Красивая жизнь манила, рекламные красотки зазывно улыбались… Телевизор внушал: только так и надо.
Миками часто ловил себя на том, что пытается переложить вину на тех, кто прячется за голубым экраном. Аюми заманили в призрачный мир, заморочили ей голову пустыми обещаниями – и в результате она утратила представление о себе самой.
Она была такой жизнерадостной, когда училась в начальной школе! Делала успехи в плавании и беге, успевала по всем предметам. Тогда Аюми была очень дружна с Миками. Дочка всегда смотрела снизу вверх на своего папу-детектива, и в ее глазах светилось радостное почтение; да еще Минако каждый день рассказывала девочке, какая важная у него работа…
Перемены начались после того, как она пошла в среднюю школу. Нет, первые признаки стали заметны еще в шестом классе начальной школы. Аюми разлюбила фотографироваться. Объявление о школьном родительском дне выкинула в мусор. Она все чаще отказывалась куда-то выходить из дому вместе с Миками, избегала садиться рядом с Минако. Может быть, она почувствовала, догадалась, о чем думают другие дети – думают, но не говорят вслух. А может быть, кто-нибудь что-нибудь ей и сказал.
«Ты вылитый отец», «Очень жаль, что ты не пошла в маму».
Перед выпуском из начальной школы, когда детей фотографировали, Аюми не пошла в школу. Ее снимали отдельно от всех, на следующий день. Ее лицо резко контрастировало с улыбающимися лицами ее одноклассников: губы плотно сжаты, глаза в пол. «Я пыталась… но так и не смогла заставить ее поднять взгляд», – объясняла позже ее классная руководительница.
Аюми рекомендовали к поступлению в старшую школу. В глубине души Миками тогда еще оставался оптимистом: «Все изменится, когда она пойдет в старшую школу. Она вырастет».
Переходный возраст Аюми совпал с его переводом в управление по связям со СМИ.
Аюми посещала школу чуть больше двух недель. Потом вообще отказалась выходить из дому; она просто уходила в свою комнату на втором этаже. На вопрос родителей, почему она так поступает, Аюми ничего не желала объяснять. Если ее все же заставляли выходить, она кричала во всю глотку, как маленькая. Целыми днями она лежала в постели, прячась под одеялом. Со временем она стала бодрствовать ночами, а ложилась, когда занимался рассвет. И ела одна у себя в комнате.
Поведение Аюми делалось все более эксцентричным. Она начала прятать лицо всякий раз, когда все же спускалась вниз. Она считала правую сторону своего лица наиболее уродливой, поэтому отворачивалась вправо, бочком идя по коридору или вдоль гостиной. Почему она так думала, Миками узнал не сразу.
Минако была вне себя от беспокойства. В самом начале она еще пыталась все скрывать и обращалась с Аюми так, словно ничего не случилось. Но ей невыносимо было отчуждение Аюми, в то время как поведение дочери делалось все более серьезным. Как-то раз она с трудом уговорила Аюми поехать с ней на машине в городской образовательно-консультативный центр. Там их записали к психотерапевту, и они начали посещать сеансы, хотя поездка до центра занимала час в один конец. Минако купила Аюми медицинскую маску – девочка по-прежнему боялась покидать дом – и позволила ей по дороге лежать на заднем сиденье.
Перелом наступил на шестом сеансе. Аюми наконец нарушила молчание и разрыдалась: «Все смеются надо мной, потому что я уродка! Я стесняюсь ходить в школу. Даже из дому не могу выйти! Я скорее умру, чем увижу родственников. Я хочу избавиться от своей страшной рожи… Хочу разбить ее на кусочки!» Она все больше накручивала себя, топала ногами, молотила кулаками по столешнице.
