«Я хочу умереть! Я хочу умереть! Я хочу умереть!»
«Пропавший без вести человек в зоне риска». Вот к чему в конечном счете свелись «особые распоряжения», о которых упоминал Акама. Значит, речь шла о человеке слабом, ранимом, с которым может произойти все что угодно: например, такой человек способен причинить себе вред или даже покончить с собой. Миками не возражал против того, чтобы Аюми включили в такую категорию. Он понимал: если не упомянуть о том, что дочь угрожала покончить с собой, ее будут искать кое-как, спустя рукава, несмотря на то что Аюми – дочь сотрудника полиции. Получив же особые распоряжения, региональные участки не жалели сил на поиски. Аюми разыскивали патрульные, сотрудники уголовного розыска и отдела общественной безопасности. И все же никому не удавалось отыскать ее следы. Месяц назад Миками спросили, можно ли вести поиски открыто. Он вежливо отказался: открытые поиски означали, что лицо Аюми увидят все прохожие на улицах. Миками понимал, что ничего хуже для Аюми придумать нельзя.
Он посмотрел на экран, и глаза у него защипало. На сцене пели и танцевали пять или шесть девочек ненамного старше Аюми; казалось, они скорее раздеты, чем одеты. Каждая старалась выделиться. Все они зазывно улыбались в объектив, словно просили: «Смотрите на меня, только на меня!»
Если бы только Аюми в самом деле просто убежала…
Будь Миками на сто процентов уверен в том, что Аюми не собирается наложить на себя руки, а всего лишь хочет сделать пластическую операцию, чтобы мальчики начали обращать на нее внимание, он наверняка просто злился бы… Она оскорбила их и убежала. В шестнадцать лет девушку трудно назвать взрослой. С другой стороны, она уже и не ребенок. Нельзя допускать, чтобы она попирала достоинство родителей!
«Все дочери рано или поздно уходят из дома. Ты не представляешь, как много у нас семей, в которых дети не ладят с родителями… Мне часто доводилось сталкиваться с тем, что родители убивают родных детей, а дети – родителей…» Нагромождая одну сердитую фразу на другую, он, скорее всего, убеждал себя и Минако в том, что в поступке Аюми нет ничего необычного.
А о чем думала Минако?
О том, что он отказался учитывать состояние их дочери?
О том, что ее муж поднял руку на свою дочь, которой было плохо?
В отличие от Миками Минако ни в чем не обвиняла психотерапевта. Впрочем, она и себя не винила в том, что в тот день задремала. Зато она разыскивала Аюми как одержимая. Именно тогда Минако сильно изменилась. Раньше она всегда советовалась с ним, прежде чем что-либо решать. Миками пробовал поговорить с ней, но она почти не реагировала. Она не смотрела ему в глаза, даже когда он стоял прямо перед ней. Она продолжала искать дочь. Как только стало понятно, что вокзал – тупик, она принялась опрашивать подруг Аюми. Не добившись никакого результата, Минако начала покупать глянцевые журналы с рекламой клиник пластической хирургии и салонов красоты. Стала обзванивать их: «Не приходила ли к вам молодая девушка в марлевой маске на лице? Девушка с красной спортивной сумкой через плечо… Пожалуйста, перезвоните, если увидите ее». Потом Минако заявила:
– По телефону невозможно передать все, что я чувствую. Придется опрашивать лично…
Каждый день она уходила на поиски, как на работу. Побывала в Токио, Сайтаме, Канагаве, Тибе. Если бы не те странные звонки, она бы, наверное, пошла еще дальше и добралась до пластических хирургов, которые орудуют на черном рынке.
Миками мог бы кое-что подсказать Акаме. С одной десятитысячной банкнотой трудно рассчитывать на результат. Кроме того, в обычной клинике Аюми не приняли бы без согласия родителей. И все же клиники пластической хирургии – хоть какая-то зацепка. И если с помощью отпечатков пальцев и снимков зубов можно опознать мертвеца, наверное, стоит намекнуть, чтобы Аюми искали через кабинеты косметологии и клиники пластической хирургии – по крайней мере, есть надежда через них выйти на след Аюми, если она еще жива. И все же он пока молчал. Он не хотел, чтобы сослуживцы узнали о том, что Аюми ненавидела свое лицо, доставшееся ей при рождении. Если правда станет известна, тяжело придется и их родственникам. Миками старался оградить достоинство дочери. Он дал себе слово, что о состоянии Аюми и о том, что она сказала, не узнает никто за пределами их дома. И все же…
Что думала Минако?
Общение с Минако давалось ему все труднее, как будто между ними пропустили слабый ток. Они жили в одном доме, но стали словно чужими. Бегство Аюми со всей ясностью показало, что в чем-то их отношениям недоставало прочности. С другой стороны, то же бегство образовало нерушимую связь, которая удерживала их вместе. Аюми вынудила родителей заботиться друг о друге, заставила молиться о том, чтобы их союз выдержал испытание.
Миками не знал, долго ли продлится их теперешнее состояние.
В полночь он выключил телевизор с помощью пульта и выполз из-за котацу. Выключил свет, взял телефон.
Зашагал по темному коридору.
Ёсио Амэмия сильно постарел, покрылся морщинами… Миками живо вспомнил снимок Сёко Амэмии – невинной, милой, с нарядной лентой в волосах. Всего лишь одно из дел, которым он занимался, когда служил в уголовном розыске. И только после того, как Аюми убежала из дома, он по-настоящему понял, что чувствуют родители, потеряв единственного ребенка.
Миками тихо, на цыпочках вошел в спальню. Положил телефон рядом со своей подушкой и лег на свой футон. Нащупал ногой электрогрелку, подтянул ближе к икрам.
Ему показалось, что Минако перевернулась на другой бок.
Он посмотрел на соседний футон. Жена стала для него загадкой, которую он не мог разгадать. Всякий раз, когда он думал об Аюми, о том, как она ненавидела внешность родителей, ему в голову приходил вопрос: «Почему Минако выбрала меня?»
Раньше ему казалось, что он все понимает, но теперь он уже ни в чем не был уверен… Прислушиваясь к тиканью часов и щурясь в темноту, он вспоминал, с чего у них все началось.
Глава 15
Миками вышел из дому, готовый к трудному дню.
Первым делом, придя на работу, он увидел Микумо. Выглядела она так, словно у нее приступ аллергии. Лицо распухло, как будто она пила всю ночь. Миками сразу догадался, что она пошла с остальными. Кроме того, еще до того, как Сува подошел к его столу, он уже знал, о чем тот будет докладывать.
– Ничего не получилось, – хрипло произнес Сува.
Судя по всему, вчера он много пил. Не лучше выглядел и стоявший с ним рядом Курамаэ: глаза красные, веки воспалены.
– Значит, мы проиграли?
Сува глубоко вздохнул; от него разило перегаром.
– Они по-прежнему настаивают на том, что подадут письменный протест начальнику управления. Не хотят идти нам навстречу и оставлять протест у нас. Мне показалось, что на Акикаву давит его редактор, Адзуса. Раньше он был репортером полицейской хроники…
Значит, Суве все-таки удалось кое-что вытянуть из Акикавы.
