«Простите, я не мог больше притворяться».
На полу валяется телефон, соскочивший с рычага. Я замечаю окровавленный кусочек черепа на кремовом ковре рядом с моей ногой. Маме это очень не понравится; от него наверняка останется пятно.
У меня темнеет в глазах. Все кажется холодным. Я отворачиваюсь, прислоняюсь к стене. Мои мышцы слабеют, и я понимаю, что соскальзываю вниз по стене, но не могу ничего сделать. Я просто падаю. Слышу гулкий звук, когда ударяюсь головой о половицы, но ничего не чувствую. Я вижу перед собой мачеху – какой запомнила ее в тот вечер, когда сбежала. Лицо перекошено от злости, по виску бегут капли пота. Она кричит, и слюна брызжет во все стороны.
Она хотела, чтобы я отправилась в тюрьму. Она была счастлива, что я не буду частью ее новой семьи. Я не хотела толкать ее. Но неожиданно она оказалась у меня под ногами. Посудомоечная машина была открыта, и мачеха упала боком, задев торчащим животом самый угол. Раздался невыносимый треск. Она перекатилась на спину. В промежности на ее бежевых штанах для беременных растеклось красное пятно.
Я пытаюсь сосредоточиться на дыхании. Вдох, выдох. Не останавливаться. Вдох, выдох. Просто продолжать дышать, и все будет в порядке. Я смотрю вокруг, контуры становятся более отчетливыми. Голова начинает мерзнуть в том месте, где соприкасается с полом. Я чувствую запах лимонного чистящего средства для полов и дым; запах дыма усиливается. Передо мной по полу стелются молочные клубы дыма.
Я заставляю себя подняться, прогоняя только что увиденные образы. Просто фокусируюсь на дыхании. Вдох, выдох. Дым идет из постирочной комнаты. Я прижимаюсь к стене и, пошатываясь, продвигаюсь в сторону дверного проема. На звук стиральной машины, вращающей мой халат. Сначала я ничего не могу там разглядеть. Тонкие струйки дыма поднимаются из-под двери, соединяющейся с гаражом.
В тишине я слышу голос матери. Она говорит, потом умолкает и снова продолжает. Как будто в доме есть кто-то еще, но я не слышу другого голоса. Я со всей силы прикусываю губу. Боль пронзает меня, перебивая тошноту. Уставясь себе на ноги, я подхожу к отцу. Я не смотрю на его лицо; не раздумываю, не сомневаюсь. Я вырываю ружье у него из рук. И ощущаю теплую кровь у себя на ладони. Изо рта против воли вырывается рыдание, но я подавляю чувства и смотрю на ружье. Я никогда не держала в руках оружия. Один его край отпилен неровно; наверное, отец сам его сделал. На мгновение я представляю, как он в своем сером офисном костюме выпиливает обрез.
Прислушиваясь, я иду в сторону кухни.
– Все в порядке, милый. Не волнуйся.
Пауза.
– Да, я останусь здесь.
Пауза. Мне кажется, я слышу что-то тихое, едва различимое.
– Да. Конечно.
Я подхожу ближе. Я действительно что-то слышу. Другой голос. Мужской голос говорит мягким низким шепотом. Я делаю шаг в кухню. Мама стоит там одна, опустив руки в мойку.
– Мама?
Она оборачивается и улыбается. Она даже не смотрит на ружье у меня под мышкой.
– Да, милая?
– Кто здесь?
– О чем ты?
– Только что. Я слышала чей-то голос. Здесь кто-то еще.
– Не будь глупенькой, дорогая. Они всегда здесь.
– Кто?
– Твои братья.
Что-то тяжелое бьет меня в затылок. Ослепленная болью, я падаю на пол.
– Эй, это была моя очередь!
– Я просто хотел отыграться за прошлый раз.
– Ага, только тебе понадобилось десять лет.
Вокруг меня гудят голоса братьев. Я не могу их различить. Они звучат одинаково, как будто кто-то разговаривает сам с собой. Пытаюсь открыть глаза – оказывается, они уже открыты. Но я ничего не вижу. Только расплывчатые очертания, двигающиеся в молочной белизне.
– Заткнись!
– Нет, это ты заткнись!
– Не ссорьтесь, мальчики. – Спокойный голос мамы.
– Где отец?
– Он спит.
– Снова пьяный, да?
Шарканье ног. В горле у меня жжет, но я не могу кашлянуть. Чувствую, как из-под мышки у меня вынули ружье.
– Бекки, Бекки, откуда у тебя это?
– Мы не жалуемся, Бекки. Мы впечатлены. Уходит маленькая девочка Бекки, а возвращается солдат Джейн.
Оба смеются. Потом один подходит ближе, я чувствую его тепло.
– О, я так скучаю по Молли, – говорит один из близнецов – думаю, Эндрю – высоким девчачьим голосом. Он близко, совсем рядом со мной. – Зачем тебе понадобилось угрожать нам, Бек?
– Ты рассказала что-нибудь Винсу?
– Если рассказала, то мы убьем тебя!
– Разве мы не собираемся и так ее убить?
– Заткнись! Ей не нужно этого знать.
Я чувствую, как нога поддевает мою голову, приподнимая подбородок.
– Так что ты ему сказала?
Я не могу говорить. Я хочу, но не могу.
– Скажи нам! – Пинок в бок и снова глубокая сильная боль.
– О, пожалуйста, мальчики. Пожалуйста, оставьте ее в покое! – говорит мама.
Молчание.
– Что мы тебе сказали, мама?
Молчание.
– Какое правило?
– Не перечить, – отвечает она.
– Правильно. – Я слышу, как он ухмыляется.
– Так что ты скажешь, если кто-нибудь спросит?
– Мальчики тут ни при чем. – Ее голос понижается, в нем звучит боль, когда повторяет заученные наизусть фразы: – Они уже зарегистрировались на рейсы. Это, должно быть, моя дочь. Она психически больная.
– Молодец, мама.
– Давайте выбираться отсюда. – Один из них кашляет.
– Ты останешься здесь, – обращается ко мне другой. Затем я слышу, как задняя дверь открывается и хлопает, и они перепрыгивают через забор. Потом наступает тишина. Глубокая, мертвая тишина. Белая пелена становится гуще, и я чувствую, что снова теряю сознание.
Пелена начинает тускнеть, и я не сопротивляюсь темноте. Вместе с ней я погружаюсь в забвение.
24
2014 год
Я в снегу со своим отцом. Мы сидим на кресельном подъемнике и плывем сквозь белую пелену. Мне страшно. Он кладет руку мне на плечо, и я зарываюсь в его парку. С ним я в безопасности. Скоро мы вернемся в свою кабинку и будем пить горячий шоколад. У меня щиплет глаза и нос, но не от кусачего мороза. Нет. Они горят. Белая пелена шевелится и смещается вокруг меня; образуя клубящиеся снежные облака. На белом фоне движется какая-то тень. Что-то холодное касается моего лица. Подъемник везет меня вперед, и я скольжу сквозь пелену.
Едкий дым заполняет мне ноздри и горло. Я кашляю, пытаясь избавиться от золы. Кашель превращается в сухие рвотные позывы.
