И тут мои глаза наткнулись на Ори.
Напротив нее, сгорбившись, сидел парень, волосы падали ему на глаза. Они держались под столом за руки, прячась от бдительного взора охранника, стоявшего неподалеку. Значит, Майлз все-таки приехал.
Мне захотелось садануть кулаком в стекло, пускай оно небьющееся. Ори не говорила, что он получил разрешение на свидание. Она вообще старалась не упоминать о нем при мне – будто хотела развести нас по сторонам. Вот бы треснуть его по спине как следует, чтобы выпрямился, и крикнуть, пусть он волосы откинет со лба. Хотелось заглянуть ему в глаза, увидеть, сколько он знает о ней. Столько же, сколько я? Однако на пороге комнаты свиданий неколебимой каменной глыбой стояла Блитт.
Пусть они спрятали руки под стол, я все равно будто чувствовала, как сплелись их пальцы, как вспотели ладони – все было написано на лицах. Он пытался ее в чем-то убедить. Она трясла головой.
Какой-то мужчина – папа или отчим парня? – подошел к столу с пачкой чипсов из автомата. Ори потянулась было за чипсами, но мужчина бросил упаковку Майлзу. Тот зачерпнул из пакета полную пригоршню чипсов и протянул их Ори. Никогда в жизни никто не делился со мной чипсами из автомата.
Не знаю, любовь это была или нет, но и остальные повернули головы в их сторону.
После я спросила, о чем они разговаривали.
Ори не удивилась, не стала расспрашивать, как я узнала о встрече.
– Я сказала, что не буду подавать на апелляцию. Чтобы он перестал на меня давить и жил своей жизнью.
– Почему?.. – В общем-то я была согласна с Майлзом.
Мы сидели в камере, дверь еще не заперли на ночь. В коридоре послышались шаги. На пороге нарисовался Сантосуссо. Он улыбался во весь рот – зачем? Лучше бы…
– Эмбер! Тебе назначили дату.
Я босиком прошлепала к двери, где в пластиковой тубе лежали мои тапочки, а рядом на стене висела табличка с моим номером. Все во втором корпусе замерли, прислушиваясь. Миссисипи (девяносто три дня до конца срока), которая качала пресс возле стены, остановилась. Рука Джоди (двести дней до конца срока) застыла над колодой карт.
Они знали.
А Ори нет. Стоя к ней спиной, я все равно чувствовала, что у нее в голове вертится куча вопросов.
Сантосуссо сообщил дату моего освобождения. Это случится в сентябре, как и обещали. Никто из девочек не проронил ни слова.
– Готовься! – Сантосуссо махнул рукой на зеленые стены, на двери с решетками, прикрученные к полу столы, неподъемные стулья. – Скоро все это останется позади.
Я не могу поверить.
Сантосуссо ушел, ко мне потянулись остальные. Поздравляли, желали удачи. Велели писать письма, хотя прекрасно знали, что писать я не буду. Просили передать весточку друзьям. Съесть сочный бургер в ближайшей забегаловке, думая о них.
Ори молчала, пока все они не ушли.
– Значит, тебя отпускают?
Мое плечо судорожно дернулось.
– Уже на следующей неделе?
– Через десять дней. Да, на следующей неделе.
Меня замутило, я чуть было не бросилась к унитазу, чтобы извергнуть сегодняшний обед.
– И давно ты об этом знаешь?
– Не очень. Я все собиралась тебе сказать…
– Ты это заслужила.
Как же она ошибалась.
– Все они ведут себя так странно, потому что завидуют. На самом деле они знают, что ты вообще ни за что тут оказалась.
Снова ошибка.
Я смотрела на ее изуродованные ступни. У всех танцовщиц такие, сказала она. Посмотреть бы на нее во время танца. Как ни странно, после ее слов я поверила, что все происходит наяву.
– Все будет хорошо, Эмбер, ты справишься. – Ори почувствовала мой страх. – На свободе все сложится хорошо. Вернешься в школу. Обнимешь сестру. Она по тебе скучала, вот увидишь. И обязательно встретишь хорошего парня. Спорим? Напишешь мне и расскажешь.
Нет, нет и нет, хотелось сказать мне. Нет по всем пунктам, особенно насчет парня. Какой там мне может быть парень?
– А как же ты?
– Что я? – Она села на нижнюю койку, скрестив ноги, и окружающая серость выделила ее глаза. – Мне никогда не выйти. До сорока пяти, ты же знаешь. Считай, что вся жизнь.
Я знала. Так постановил суд. Когда Ори достигнет совершеннолетия, ее переведут в женскую тюрьму строгого режима, самую ужасную тюрьму во всем штате. Ори состарится в тюрьме. За тридцать лет она изменится так, что я не узнаю ее при встрече.
Ори правда хотела помочь
Ори правда хотела помочь, но ей удалось вернуть мне тележку с книгами только потому, что перевод на кухню еще не оформили официально. В «Авроре-Хиллз» ничего и никогда не давалось легко. Одни потуги казались бессмысленными и бесконечными, другие приносили плоды быстро, как щелчок кнута, мы даже опомниться не успевали. Но и те и другие неминуемо влекли за собой последствия, вопрос только когда.
Ори возвращалась после работы в огороде с плющом, который обещала Пичес в обмен на мою тележку. День за днем она проносила плющ мимо ничего не подозревающих охранников. Они не слышали шороха листьев, спрятанных под комбинезоном, не замечали выпавших на пол клейких лепестков ядовито-розового цвета. Она передавала их Пичес, а та змеей скользила по корпусу, останавливаясь в дверях камер. Те, кто покупал дурманящий товар, в обмен предлагали сладости из столовой или услуги (выполнить которые не успеют). В тюрьме немало возможностей произвести расчет.
Многие из нас искали способ уйти от реальности, особенно после той ночи, когда исчезли охранники, – а потом все вернулось на круги своя. Но я не собиралась примыкать к числу тех, кто одурманивал свой разум. Мне нужно было мыслить трезво.
Но воспоминания никуда не ушли. Они притаились за углом, поджидая.
Я видела, что туман застит взгляд многих девушек вокруг меня, чуяла сладковатый запах. Наркотики заставляли нас позабыть. Я все думала, если одна из нас устроит передоз – вспомним ли мы? И если вспомним, то что?
Ори расплатилась с Пичес за услугу, но та затаила зло. В середине недели всего за несколько дней до моего освобождения она ввинтилась передо мной в очередь в столовой и схватила верхний поднос, на котором стояла красная кружка. Я не могла отодвинуть ее. В тюрьме существует множество неписаных правил. Мы подчиняемся законам силы; тем из нас, кто не занимал верхнюю ступеньку в иерархии или однажды пытался занять, но потерпел неудачу, оставалось только смириться. Пичес с тем же успехом могла поставить мне ногу на грудь и вскинуть руку в победном жесте.
Я стояла за ней и ждала.
– Что такое? – обратилась она ко мне через плечо.
– Ничего, – выдохнула я.
Если я скажу что-то еще, даже попытаюсь пошутить, то рискую лишиться передних зубов. Я столько лет провела в тюрьме, но зубы сохранила.
