Я поворачиваю к «Вратам». Они тоже залиты светом фейерверков, так что верхушка похожа на обожженный ноготь.
На лужайках тут и там расстелены одеяла, семьи устраивают пикники. Прохожу мимо карусели, когда кто-то хватает меня сзади за шею. Я оборачиваюсь, надеясь, что это Дара. Но, к моему разочарованию, это всего-навсего смеющаяся Элис. Волосы выбились из косичек. Сразу понятно, что она немного выпила.
– Мне понравилось, – говорю я.
Она уже сменила форменную футболку на свободный топ, который открывает две новые татуировки. Из-под бретелек топа выглядывают крылья. Я никогда раньше не видела ее без форменной футболки, и сейчас она кажется мне чужой.
– Выпей, – говорит она, словно прочитав мои мысли, достает из заднего кармана какую-то фляжку и протягивает мне. – Похоже, тебе не помешает.
– Что это? – Я отвинчиваю крышку и делаю первый глоток.
Элис смеется, когда я морщусь.
– СоКо. Соузен Комфорт. Давай еще. – Она подталкивает меня локтем. – Выпей побольше. ФэнЛэнду сегодня исполнилось семьдесят пять. А на вкус, кстати, не так уж плохо, честное слово.
Я делаю большой глоток (не потому что парку исполнилось семьдесят пять, а потому что Элис права, мне это нужно) и немедленно начинаю кашлять. На вкус – как жидкость, которой заправляют зажигалки.
– Это отвратительно, – выдыхаю я.
– Потом еще спасибо скажешь, – отвечает она, похлопывая меня по спине.
Она права. Почти мгновенно по моему желудку и груди растекается тепло, оно сосредоточивается где-то между ключицами, и я не могу сдержать хихиканье.
– Хочешь пойти посмотреть с холма? – спрашивает она. – Оттуда открывается лучший вид. И Роджерс даже принес, – она понижает голос, – унцию травки. Мы по очереди ходим в ремонтную мастерскую.
– Я скоро приду.
Внезапно я осознаю безумие того, что собираюсь сделать (нет, что мы с Дарой собираемся сделать), и меня накрывает приступ смеха. Делаю еще один глоток, прежде чем вернуть фляжку Элис.
– Пойдем, – уговаривает она. – Потом ты нас не найдешь.
– Скоро приду, – повторяю я. – Обещаю.
Она пожимает плечами и вприпрыжку отправляется по тропинке.
– Как хочешь, – сдается она и снова отпивает из фляжки, в которой на секунду отражается небо, на этот раз окрашенное в сияющий розовый. – Удачно повеселиться!
Я делаю вид, что поднимаю несуществующий стакан, и смотрю вслед, пока она не исчезает в тени, слившись с толпой. Затем я решаю сократить путь и пройти через посадку, из-за которой «Врата» относительно изолированы. Эта часть парка задумывалась как тропическая и экзотическая. Когда сходишь с тропинки, кажется, что попадаешь в другой мир. В отличие от других насаждений этим позволили расти бесконтрольно, и мне приходится прокладывать себе путь, отбрасывая стебли вьющихся растений и ныряя под толстые, широкие листья карликовых пальм, которые шлепают по мне, когда прохожу мимо. Почти сразу звуки становятся приглушенными, словно они доносятся из-за тонкого слоя воды, всюду гудят мошки и сверчки. Я слышу даже тончайший звук крыльев мотыльков, которые врезаются в мои голые руки. Пробираюсь через заросли, время от времени спотыкаясь в темноте, и не свожу глаз с мерцающей верхушки «Врат». В отдалении я слышу рев толпы: финал. На мгновение небо превращается в сумасшедшую мешанину цветов, у которых даже нет названия: сине-зелено-розовый и оранжево-фиолетово-золотой, так как фейерверки сменяют друг друга с бешеной скоростью.
Слева я слышу шорох и приглушенный смех. Оборачиваюсь и вижу парня, застегивающего штаны, и девушку, которая смеется и тянет его за руку на тропинку. На секунду я замираю, испугавшись, что они решат, будто я подглядывала, но затем снова остаюсь одна и продолжаю свой путь.
Последние вспышки фейерверков догорают в небе, пока я преодолеваю последние метры зарослей. В их мерцании, в неожиданных потоках ярко-зеленого, отражающегося в облаках цветом туманного океана, я вижу, что кто-то стоит у «Врат», запрокинув голову, и глядит на самую верхнюю точку.
Мое сердце подпрыгивает. Дара. Но затем зеленые вспышки в небе гаснут, и она превращается в неясную темную точку, туманный силуэт на фоне стали.
Я уже на середине пути, когда понимаю, что это не Дара. Конечно нет. Поза не ее, и рост, и одежда. Но останавливаться уже слишком поздно, я уже окликнула, и, когда он оборачивается (он!), я в ужасе застываю, и мне нечего сказать. У меня просто нет объяснений.
У него очень тонкое лицо. Челюсть покрыта щетиной, которая в полумраке выглядит как тень. Глаза у него запавшие и в то же время необычайно большие, словно бильярдные шары, лишь наполовину провалившиеся в свои лузы. И хоть я никогда его раньше не видела, я сразу его узнаю.
– Мистер Ковласки, – машинально произношу я.
Наверное, мне необходимо назвать его вслух, иначе видеть его здесь и сейчас, приближаться к нему было бы слишком страшно. Точно так же мы с Дарой раньше давали имена монстрам, живущим в нашем шкафу, чтобы меньше бояться. Глупые имена, которые делали их менее пугающими. Одного звали Тимми, и была еще Сабрина. В нем определенно есть что-то жуткое, он выглядит изможденным и призрачным и смотрит будто бы не на меня, а на фото, где запечатлено нечто ужасное.
Но он не успевает ничего ответить, потому что в эту секунду мимо меня проходит Мод и протягивает ему руку, словно они партнеры по кадрили, готовые пуститься в пляс. Должно быть, ее прислали перехватить его. Как только она начинает двигаться, я понимаю, что он пьян. Он шагает очень осторожно, как делают люди, когда хотят показаться трезвыми.
– Пойдемте, мистер Ковласки. – Голос Мод звучит на удивление радостно. Забавно, что она может казаться счастливой только в кризисные моменты. – Шоу закончилось. Парк закрывается. Вы приехали сюда на машине?
Он не отвечает.
– Как насчет чашечки кофе перед уходом?
Когда они проходят мимо, мне приходится отвернуться и обхватить себя руками. Его глаза – словно два темных провала, и теперь моя очередь видеть страшные картинки. Перед глазами проходят воспоминания: сколько раз я помогала Даре, спасала ее, вытаскивала из передряг. Выгораживала перед родителями, избавлялась от найденных в ее комнате пакетиков с белым порошком или зелеными комочками, конфисковывала ее сигареты, а потом, смягчившись, возвращала, когда она обнимала меня, клала подбородок мне на грудь и жалобно смотрела из-под своих темных ресниц. Я находила ее в отключке в ванной и перетаскивала в постель, а от нее разило водкой. Все записки, которые я писала, чтобы отпросить ее с физкультуры или математики, чтобы ей не влетело за прогулы. Все сделки, которые я заключала с Богом (хотя до сих пор не решила, верю ли в него), когда знала, что она развлекается где-то, в стельку пьяная, в компании случайных фриков и лузеров, которых тянуло к ней словно магнитом. Парней, которые работали вышибалами в клубах или управляли сомнительными барами и увивались за старшеклассницами, потому что у девчонок их возраста хватало мозгов даже не разговаривать с ними. «Если Дара вернется домой в целости и сохранности, я больше никогда ни о чем не попрошу. Если с Дарой все будет в порядке, обещаю быть суперхорошей. И то, что случилось на балу в День Отцов-основателей, больше никогда не повторится.
