И снова Маша видела, что балерина врет. Кстати, ни одной фотографии, ни мужа, ни сына, она в квартире не заметила. Ничего себе, а? На всех стенах, на выцветших и убогих обоях, одна Нонна Васильевна Вощак, прима и звезда. Всё.
Маша решилась спросить, почему Нонна Васильевна уехала из престижной квартиры на Кутузовском. Та нахмурилась:
– Я ее разменяла. А что тут удивительного? Сын женился, и пришлось подвинуться. С невесткой жить я не хотела – это любому понятно. Жалко ли мне роскошной квартиры? Ах, оставьте! Хоромы нужны в молодости, а в старости хватает малого. Здесь две комнаты – мне и Нюре, к тому же есть чудесный балкон, – она оживилась, – где я с удовольствием гуляю. Зачем мне те огромные метры? Нюру гонять с пылесосом и тряпкой?
«Нет, она хорошая, – уговаривала себя Маша. – Не жадная, все понимает, все знает про жизнь и Нюру, между прочим, жалеет! Что говорит о ней как о добром и сердечном человеке. А что скрывает, так здесь все понятно – кому охота вываливать семейные тайны?»
Но почему ей все-таки не нравилась эта Вощак? Почему не вызывала сочувствия, жалости? Такая яркая жизнь, такая звезда – и такая убогая старость.
Статья получилась, серой, пресной, унылой – словом, никакой.
«Провалила, – с ужасом думала Маша. – Первое задание и – провалила!»
Главный пробежал глазами и скорчил гримасу:
– Ну я не знаю, Мари! – Он обожал перекраивать имена на иностранный лад. – Скучно, красотка! Уныло и скучно!
Маша обиделась, но понимала – главный прав. Кажется, она загубила проект, а это означало, что его наверняка передадут другому.
Она перестала спать, все время перебирала одни и те же мысли: «Неужели дело во мне? Получается, что это я никчемный журналист. Ведь любой материал можно подать так, что люди заинтересуются. Дело не в материале, а в авторе». И после долгих терзаний решила: «Надо снова копать. Без этого в журналистике никак не получится».
Накопала – первая жена хирурга пыталась отравиться, но, по счастью, выжила. Выхаживал ее, кстати, бывший муж, и операцию делал тоже он – реставрировал сожженный кишечник.
Раскопала она и еще кое-что – например, бывшая коллега Вощак с большим удовольствием доложила и про любовника из политбюро, с подробностями, и про «необыкновенную карьеру» Нонны Васильевны, и про главные партии, и про зарубежные гастроли, устроенные тем же любовником. И про купленные там тряпки – а на какие, спрашивается, деньги? Тряпок-то были чемоданы, вагоны! А суточные – копейки! Все мотались по дешевейшим магазинам типа Тати – для бедных и черных, а она покупала на Фобур-Сент-Оноре, на виа Монтенаполеоне! А, каково? А бриллианты?
– Вы видели ее камешки, моя дорогая? – с ненавистью проговорила завистница. – Так вот, цацки эти были не просто бриллианты, не просто продукция Якутского ювелирного завода – это были дра-го-цен-но-сти! Вы меня слышите? Раритеты, Фаберже и Шопар! И снова – откуда? А квартира? Вы бы видели эту обстановку! Картины на стенах, посуду, мебель! А спальня карельской березы? А мебель от Тура? А вы говорите!
– Может быть, это приобрел ее муж? – неуверенно пискнула Маша.
– Какой там муж! – возмутилась бывшая коллега. – О чем вы? Да, зарплата у него была приличная, это понятно: профессор, завотделением, хирург с мировым, можно сказать, именем. Ну, четыреста рублей в месяц, не больше, со всеми степенями. А взяток тогда не брали – честное имя было дороже. У людей еще оставалась совесть, поверьте. Это не то что сейчас – смотрят только на руки. Не муж на это заработал, деточка, не сомневайтесь. А любовники? У Нонки их была армия. Ар-ми-я! Дяденька из политбюро – далеко не единственный. А мальчики? Молодые мальчики из наших, балетных? Никого не пропускала, старая стерва. Мессалина, ей-богу! А сын? Бездарь! Были там какие-то темные истории из его практики – говорили, больные мерли, как кони в падеж. И пил вроде бы, хотя утверждать не стану – так говорили, я лично не видела. Но то, что сынок Нонкин неудачник – точно! И квартиру он ее разменять заставил. И еще, говорят, все оттуда забрал – все, подчистую. Оставил ни с чем. А внучок, – дама оживилась, что-то припомнив, – внучок еще хуже! Говорят, наркоман – вот ведь ужас!
Нет, Маше как-то не верилось. Нонна Васильевна так горячо говорила о муже, вспоминая их жизнь и любовь. «Лучшие годы» – вот как она говорила. Святой человек, гений. Да, вряд ли эти слухи правда, скорее всего, зависть. Конечно, зависть. Сплетницу, вывалившую на Машу все эти ужасы, оставил муж, да и карьера ее не задалась. Но все-таки что-то смущало.
И она решила найти сына Нонны Васильевны. Это было несложно.
Адрес узнала легко – дачу Вощак знал всяк. Ну и поехала. Кратово было прекрасно – старые дачи, огромные лесные участки – красота. Дача балерины стояла близко от станции – минут пять ходьбы. Старый, довольно ветхий забор и древний дом в глубине большого, густо заросшего участка. Наверное, среди лета и пышной зелени его было бы и не разглядеть. А вокруг напирали особняки-коттеджи. Дом балерины Вощак казался убогим бомжом, инвалидом, хотя в прежние времена наверняка был шикарным. Маша толкнула калитку, озираясь и оглядываясь, прошла в глубь участка, к дому. Было страшновато, если честно. А вдруг этот сынок-пенсионер и вправду алкаш и хулиган? Маша осторожно поднялась по прогнившим ступенькам, постучала в приоткрытую дверь. Тишина, никто не отозвался. Заходить было страшно. Она прошла по участку. За домом слышались звуки – кажется, рубили дрова. И действительно, там, за домом, у рассыпанной дровницы, неопрятный, бомжеватого вида пожилой мужчина в ватнике и резиновых сапогах махал топором. У забора лежала приличная гора пустых бутылок.
– Здравствуйте, – громко сказала Маша.
Незнакомец повернулся. Она увидела лицо сильно пьющего человека – помятое, серое, с мешками под потухшими глазами. Но агрессии и грубости не было. Он отложил топор и пригласил нежданную гостью в дом.
А в доме, когда-то, судя по всему, ухоженном и красивом, была совершеннейшая тоска: на диване валялись старые подушки в грязных наволочках, скомканное одеяло с прорехами, из которых торчала желтоватая вата, на столе, на липкой и грязной клеенке, стояла сковорода с остатками засохшей яичницы, мутный граненый стакан и остатки батона. По давно немытым окнам ползали и жужжали сонные осенние мухи. Отвратительно пахло кислым старьем. Маша поморщилась. А Виталий Евгеньевич – так он представился – извинялся и был явно смущен:
– Знаете ли, гостей не ждал! Уж простите великодушно!
Теперь смутилась Маша.
Хозяин предложил чаю, Маша отказалась и осторожно завела разговор.
– А-а! – протянул он. – Матушкой моей интересуетесь! – Кажется, он был удивлен и разочарован. – А зачем она вам? Мой отец был гораздо интереснее, поверьте! Вот о ком надо писать. А ушел очень рано. – Он замолчал. – Да, рано ушел. Сердце. Впрочем, неудивительно – он очень страдал. Мать, знаете ли… Жизнь ему здорово укоротила. – Он отвел взгляд. – Что о ней говорить? Всю жизнь жила для себя. Страшный эгоизм, страшный, махровый! Не эгоизм – эгоцентризм. Но рассказывать я про нее не буду – какая ни есть, она моя мать. Извините. Мы с ней не общаемся, совсем.
