– Спасибо, не надо, – поспешила отказаться Маша. – Рыбу я не люблю.
В номере было холодно – она увидела, что оставила открытой форточку. Горячий душ, и в постель, согреться. Она лежала в кровати и думала, что завтра рано утром, сразу после завтрака, она уедет домой. Пусть на поезде, на автобусе – черт с ним! После окончательного принятия решения ей стало легче, и она позвонила мужу.
Слышно было неважно, потому что шум и музыка перекрывали Митин голос.
– Где ты? А, в ресторане… – протянула Маша и почему-то расстроилась.
– Да, после работы зашли поужинать, – почти прокричал муж. – Как ты, Мань? Лучше?
– Лучше, – сухо ответила она и положила трубку, уверенная в том, что Митя выйдет в холл или на улицу и обязательно перезвонит.
Но этого не случилось, он не перезвонил, и это было совсем непохоже на ее Митю.
Уснуть не получалось, и она вспомнила мамины слова: «Ты страшная эгоистка, Машка! Запредельная эгоистка. Ты – пуп земли и считаешь, что все должны крутиться вокруг тебя. Самое главное – это твои проблемы, а у других проблем нет. Или они такие крошечные и незначительные, что не о чем и говорить. А это не так, Маша! А Митя? Сколько он будет терпеть твои фокусы и страдания на пустом месте? Думаешь, мало желающих на такое добро? Хозяйка ты никакая – сама понимаешь. Впрочем, вы сейчас все такие. Характер у тебя не приведи господи. Да, красивая. Умная. Сильная. Но, Маша, это еще не все, поверь. Женщина должна быть мягкой, уступчивой. Терпимой и терпеливой. Иначе семейную жизнь не построишь».
Она тогда страшно обиделась на маму и ответила ей колко, обидно: «А ты? Ты, мама? Прекрасная хозяйка – и варишь, и печешь, и вяжешь, и шьешь. И характер у тебя мягкий. Ты женщина, и это всем очевидно. И что? Ты счастливая? Не одинокая? Всю жизнь одна. Ни с отцом у тебя не сложилось, ни с лингвистом твоим».
Это было подло и очень жестоко. Мама заплакала, и Маше стало жалко ее, но она не подошла и не обняла – и вправду жесткая и жестокая. Мама права.
Конечно, она думала о Мите. Ресторан, музыка. Наверняка девушки, как без них? И усталый и разочарованный, замученный болезнью жены, неприятностями, ее сложным характером Митя.
Утром на стойке регистрации узнала, что пансионатский микроавтобус повезет граждан отдыхающих и отдохнувших на станцию в два часа дня. Ну и ладно – пройдусь напоследок по лесу, продышусь и – вперед.
Маша быстро запаковала свои вещи и пошла на прогулку.
На улице заметно потеплело, и снег слегка подтаивал. С веток стекала капель. Идти было сложно – мокрый и липкий снег налипал на угги, которые тут же промокли.
Она вернулась в номер, когда на часах было двенадцать. Звонка от мужа по-прежнему не было. Маша разволновалась, представив не самые радужные картинки. С фантазией у нее всегда было прекрасно.
Она улеглась и принялась смотреть в потолок. Настроение было хуже некуда. Тоска и тревога наполняли сердце. Она подошла к зеркалу и стала внимательно разглядывать себя.
Женщина-подросток. Худенькая, даже тоненькая. Ручки-веточки. Почти безгрудая и беспопая. Тонкое, бледное лицо, огромные прозрачные светлые глаза под черными ресницами – красиво. Тонкие, изломанные черные брови. Красивые нос и рот. Очень красивый рот, заглядение. И жесткие, непокорные, прямые темно-русые волосы. Стричь только коротко, совсем коротко, под мальчика, потому что уложить невозможно – упрямые, не сладить. Такой рост волос, говорит ее парикмахер. Она и сама такая – не сладить, мама права. Но разве она виновата?
Маша смотрела на свое отражение и видела невероятную схожесть с отцом, Валентином Петровичем Золотогорским, звездой уездного театра. Она усмехнулась – вот уж судьба подбросила очередной сюрпризец! Мало не показалось. И снова задала себе вопрос – зачем? Зачем их свели сейчас, именно сейчас? Ведь этого могло никогда не случиться. Значит… нет, ничего это не значит! Что за фатализм, суеверие? Она же вполне здравый человек. И через два часа она уедет отсюда, из этой дыры, медвежьего угла. И все, все! Больше никогда не вспомнит о нем. Никогда.
Она повторяла это как заведенная. Даже тогда, когда бросилась одеваться – куртка, шарф вокруг шеи, подмокшие угги. Ей повезло – у входа стоял продуктовый фургончик, который и прихватил ее до города – всего-то пятнадцать минут.
Через полчаса Маша стояла на узкой, кривоватой и, конечно, абсолютно не чищенной улице Власова, у серого домика с ярко-зеленой крышей. А потом она решительно толкнула хилую калитку и шагнула на участок.
Две кряжистые, разлапистые старые яблони широко раскинули голые, сиротливые ветки. Сбоку торчал остов парника, укрытого кое-где рваной пленкой. У крыльца лежал полосатый домотканый, насквозь промокший коврик.
Маша машинально вытерла ноги и постучала. Ответа не было. «Ну и слава богу, – с облегчением выдохнула она, – это мне повезло. Его нет дома, а это значит, что наша так называемая встреча не состоится. Какое счастье, спасибо! И больше я сюда не вернусь, это понятно, так. Минутная слабость, от одиночества и тоски. Попытка номер два сорвалась – ура-ура, а третьей попытки не будет. Да и к тому же через пару часов я уезжаю. И снова – ура».
Она улыбнулась и пошла к калитке. Ее совесть чиста. И тут она услышала голос:
– Девушка, вы к кому?
Маша вздрогнула и остановилась, не решаясь повернуться. Она узнала его голос – низкий, чуть хрипловатый, но в то же время четкий, профессиональный и, если честно, волнующий.
«Западня, – мелькнуло у нее в голове. – Теперь не отделаться. Вот и плати, дорогая, за свои душевные порывы. За свое дурацкое любопытство плати».
Она резко обернулась и увидела Золотогорского, звезду местного театра и ее родного отца.
Он стоял на крыльце, одетый в куцую кацавейку и короткие, обрезанные валенки. В руке держал трубку – барин, пижон. Как же – местная знаменитость, элита, бомонд. Он внимательно, с прищуром разглядывал нежданную гостью.
– Вы ко мне, девушка? – повторил он.
Маша кивнула.
– Ну что ж, проходите. Милости просим.
Маша вздрогнула, почему-то оглянулась, словно ища у кого-то поддержки, и поднялась на крыльцо.
В сенях пахнуло теплом, табаком и какой-то едой – кажется, густым, наваристым бульоном. Она была страшно смущена и боялась поднять на хозяина глаза.
Растерянно посмотрела на него и кивнула на свои угги:
– Снимать?
– Нет, так, оботрите – из щелей дует, не стоит.
Маша снова вытерла ноги о такой же домотканый коврик, только сухой, и замерла.
Золотогорский смотрел на нее с интересом.
– Ну, – он улыбнулся, – вы и есть та самая столичная журналистка?
От удивления Маша закашлялась.
– Да-да, – продолжал Золотогорский. – Здесь, в провинции, все слухи распространяются не просто быстро, а со скоростью света. Вот и мне доложили. Увы, инкогнито ваше, простите, раскрыто. Даже описали с точностью – молодая, хорошенькая и очень бледная. Ну как? Все совпало?
