Она насилу вымучила из себя ухмылку и проговорила:
– Но самое смешное в том, что я действительно ничего не знаю. Я простая исполнительница с радиостанцией. У меня есть возможность колесить по району на машине, выходить на связь и быстро убираться.
– Она у вас была. Нынче ваши возможности слегка ограниченны. Вы должны были хотя бы догадываться, кто тот человек, послания которого вы передаете. Признайтесь, думали об этом?
– Я не любопытна, представьте себе. Меня это нисколько не интересовало.
Он пристально всматривался в ее лицо, улавливал нюансы мимики, вслушивался в слова. Женщина не лукавила. Она действительно ни хрена не знала! Потрясающий агент вражеской разведки! У нее имелась мотивация работать на немцев и определенные навыки, например, та же работа ключом, неплохая легенда. Этого оказалось достаточно.
А еще в голове Никиты копошилась интересная мысль:
«Вальтер, безусловно, в курсе, что его агент провалился, но в центр он об этом сообщить не может, поскольку не располагает средством связи. Что же происходит, черт возьми? Имеет ли все это отношение к немцам, сидящим на гауптвахте? Тамошние должностные лица получили указания выставить дополнительную охрану. А если рванет в другом месте? Как уследить за всем?»
– Каким образом вы связывались с Вальтером?
– Это тайник за оградой дома, где я живу. Там сарай впритирку к забору. Нужно, проходя по переулку, сунуть руку за штакетину, нащупать полусгнивший ящик, в котором много грязи, каких-то веток, ржавых железок. Простому прохожему такое в голову не придет. Когда я вселилась к бабе Любе, обнаружила записку с указанием тайника в кармане своего больничного халата, висящего на гвозде в госпитале. Согласно указанию, бумажку уничтожила.
– Часовой!
Ввалился красноармеец с большими глазами.
– Охранять!
Попович покинул помещение. Через пять минут вернулся, кивнул бойцу с автоматом, и тот испарился. Никита походил по боксу, дымя папиросой, сел за стол.
Женщина съежилась, глаза ее потухли. Она смотрела в пол. Кожа на лице стала серой, какой-то губчатой.
– Где рация, Дарья Алексеевна?
– В машине под сиденьем, в грязной коробке от автомобильного домкрата. Сверху обложена замасленной ветошью, грязной бумагой, чтобы в случае чего не очень рылись. Машина стоит на задворках больницы, у ограды морга. Все сотрудники знают, что она выделена мне.
– Ну, хорошо. – Никита взялся за карандаш двумя руками, но передумал его ломать. – Перейдем к истории вашего предательства. Не возражаете? Что из того, что вы мне про себя рассказали, правда?
Она молчала, колебалась, кусала губы. Стыдливый румянец пробивался через бледность.
– Рассказывайте все как есть. Ваше счастье, что с вами беседую я. Другой бы церемониться не стал.
История предательства была так же банальна, как весь этот ржавый мир. Обычная девушка, студентка, отличница. Квартира на Петроградской стороне, нормальная сытая жизнь, каникулы и отпуск в Крыму. Отец – доцент кафедры прикладной механики, мама – заведующая отделом в райкоме партии.
Грянул тридцать седьмой год. НКВД работало без сна и выходных. Повышенные планы по отлову врагов народа, троцкистов, прочих антисоветских элементов. Собакам собачья смерть, звездный час товарища Вышинского.
Мать угодила за решетку. Особое совещание дало ей восемь лет без права переписки. На больший срок в те годы этот орган посадить не мог. Она скончалась через год в колымском лагере от двустороннего воспаления легких.
Отец загремел по пятьдесят восьмой статье, вместе со всем руководящим составом кафедры. Умер через полгода.
Сильное душевное потрясение, смещение всех ориентиров. Дочь прекрасно знала, что не были ее родители агентами иностранных держав. Они пострадали безвинно. Ненависть к советской власти пришла не сразу. Вода по каплям точила камень.
– Минуточку, Дарья Алексеевна. Каким образом, будучи дочерью репрессированных родителей, вы сумели закончить институт?
– Я сдала выпускные экзамены в июне тридцать седьмого. Маму арестовали в конце августа, отца – в начале сентября. У меня уже был диплом. Ваши органы, к счастью, не додумались до того, чтобы аннулировать его.
Попович проглотил это «ваши», слушал дальше.
Под каток репрессий попали многие родственники Дарьи Алексеевны. Расстреляли дядю по материнской линии, тетушку по отцовской отправили на женскую зону, расположенную где-то в Западной Сибири. От нее не было ни одной весточки.
Квартиру забрало руководство института. Девушке выделили крохотную комнату в коммуналке. С замиранием сердца она прислушивалась к ночным звукам. Вот машина останавливается у парадного, кто-то выходит. Но «черные вороны» увозили других.
«Сын за отца не ответчик», – объявил товарищ Сталин, но на вооружение эта фраза взята не была. Родственники репрессированных страдали в первую очередь. К ним относились как к прокаженным.
Она смогла устроиться в инфекционную больницу, расположенную в райцентре Калининской области. Заведению катастрофически не хватало персонала. Антисанитарные условия, домогательства подвыпивших коллег. В свободное время Даша штудировала медицинскую литературу, повышала квалификацию. Несколько раз меняла место работы.
Личная жизнь не клеилась. Строить отношения со всяким сбродом ей не хотелось, а приличные мужчины ее чурались. Неприятие советских порядков уже впиталось в кровь.
Фашистская Германия подходила к границам. Война была не за горами. Советской пропаганде Даша не верила. В ней копилась злость к грязи, несправедливости, безразличному отношению к винтикам в сложной машине. В искаженном сознании девушки германская армия выглядела чуть ли не освободительницей от жестокого советского террора.
Войну она действительно встретила в Бобруйске. Потоком прибывали раненые. Медперсонал сбивался с ног.
Потом выездная бригада отправилась на фронт, где стремительно наступали немцы. На ее глазах отделение комендантской роты расстреляло семерых красноармейцев, покинувших без оружия поле боя.
Эта сцена поразила Дашу в самое сердце. Ведь мальчишки, совсем еще необстрелянные юнцы! Они плакали, просили дать им еще один шанс.
Танковые колонны немцев прорвались в тыл. Госпиталь оказался в окружении. Налетели немецкие мотоциклисты. Перепуганная Даша спряталась в леске, откуда ее и вытащили гогочущие подвыпившие солдаты. Это была обычная армейская часть.
Девушка чем-то приглянулась офицеру. Он приказал не бить, не насиловать ее. Во Франкфурте-на-Майне у него осталась горячо любимая супруга. Он показывал Даше фотографии, галантно расшаркивался. Предложил сотрудничать с немецкими властями. Девушка дала согласие.
Школ абвера в то время было еще мало. Немцы рассчитывали на стремительную победу. Но умные головы уже понимали, что рано или поздно германская армия завязнет.
