Наконец, видимо убедившись, что слежки нет, Гудок остановил «БМВ» в тихом тупике недалеко от Зацепы. Выключив мотор, посмотрел на Молчанова:
— Будем говорить?
— Почему не поговорить? Давай говорить.
— Значит, тебя Кузя зовут?
— Кузя.
— Фамилия есть?
— Есть. Кузьмин.
— Имя-отчество?
— Иван Васильевич.
Промычав что-то неопределенное, Гудок, глядя вперед, с полминуты сидел молча. Наконец, не поворачиваясь, спросил:
— Говоришь, тебя послала Марья Ивановна?
— Да, Марья Ивановна.
— Понятно. Слушай, опиши-ка мне Марью Ивановну.
— Описать?
— Да, обрисуй ее. Какая она с виду, и вообще.
Обдумав вопрос, Молчанов решил коротко описать внешность Тумбы:
— Ну… она такая плотная. Роста среднего. Нос барабулькой. Волосы черные с проседью, стрижется коротко. Здесь, — Молчанов показал на темя, — плешина. Усы черные, коротко стриженные. Вроде как у меня. Здесь, — тронул висок, — отметина, пописали, видать, когда-то. Глаза навыкате. Вообще, она восточного типа, Марья Ивановна. Рисовать дальше?
— Да нет, хватит.
— Слушай, друг, а как тебя-то зовут?
— Меня? — Гудок покосился. — А ты не знаешь?
— Знаю. Марья Ивановна сказала, зовут тебя вроде Гудком. Как, она не обманула?
Гудок мрачно усмехнулся. Помолчав, сказал:
— Нет. Слушай, у тебя ксива какая-нибудь есть при себе?
— Ксива?
— Да, ксива. Бумага.
— Гудок, ну ты даешь. Зачем тебе моя ксива?
— Проверить, тот ли ты, за кого косишь.
Молчанов сделал вид, что раздумывает. Наконец сказал:
— Ну ты недоверчивый. Паспорт устроит?
— Устроит.
Достав из кармана паспорт, протянул его Гудку:
— Держи, раз устроит.
Бегло просмотрев документ, Гудок надолго задержался на первой странице. Покосившись, поинтересовался:
— Не мастырка?
— Мастырку от натуральной бумаги не отличаешь?
— Отличать-то я отличаю. Но кто тебя знает.
— Так отличаешь или нет?
— Да отличаю, отличаю. Вроде не мастырка. — Гудок протянул паспорт. — Ладно, держи.
Взяв паспорт, Молчанов спросил:
— Может, номер запишешь?
— Не волнуйся, я его запомнил.
Спрятав паспорт в левый карман рубашки, Молчанов вздохнул:
— Гудок, договоримся сразу: паспорт — последнее, что я сделал по твоему указу.
— Ты о чем?
— О том, что ты мне не указ, как и я тебе. Мы равные. Просек?
Посидев, Гудок кивнул:
— Просек. Только ты гоняешь порожняк. Говори, что хочет знать Марья Ивановна.
— Сейчас. На днях, в этом месяце, в ваш кабак вечером забрели двое, лох-американец и его мочалка. Бурун вроде, типа, хотел, чтобы эта мочалка пересела за его столик. Было такое?
— Допустим.
— Допустим или было?
— Было. Гони дальше.
— Мочалка отказалась. После этого лох-американец и мочалка решили сделать ноги. Бурун хотел их тормознуть и схлопотал от американца по ряхе. Было?
— Да, было.
— Бурун такого не прощает, это знают все. По ряхе его бутузить нельзя. Американец и мочалка стали уходить, Бурун снарядил за ними своих пацанов. Догнали они мочалку с фраером или нет, неизвестно, но после этого случая американец вроде типа слинял куда-то напрочь. Многие думают — ушел налево. В смысле, откинул лапти. Слышал об этом?
— Да слышал, слышал. Об этом все знают, даже в газетах писали.
— Газеты Марью Ивановну не интересуют. Ее интересует, слышал ты об этом или нет?
— Слышал. Я в тот вечер был в кабаке. С мочалкой этой вообще-то базарил я сам.
— Ты сам?
— Да, я сам. Бурун меня к ней послал.
— Понятно. Так вот, Марья Ивановна хотела бы, чтобы ты прояснил некоторые вопросы.
— Какие точно, она сказала?
— Сказала. Первый вопрос: что это была за тусовка и почему Бурун ее затеял? Второй: где сейчас американец, типа, замочил его Бурун или нет? И третий: где мочалка?
— Понятно. — Гудок помолчал. — На что отвечать-то сначала?
— Сначала проясни, что это была за тусовка. Зачем Бурун заварил кашу?
— Зачем Бурун заварил эту кашу, я точно не знаю. Знаю только то, что видел.
— И что ты видел?
— Ну они вошли, ну сели. Бурун сказал мне: эта мочалка, ее зовут Инна, его знает и она его особо интересует. И он хотел бы, чтобы она села за его столик. Пойди, говорит, скажи ей, пусть оставит своего лоха и сядет ко мне. Я пошел. Когда я подошел к этому столику в первый раз, мочалка вообще стала косить под фирму. Говорит, донт спик рашен, не понимаю, типа, по-русски, так что отойди. Но потом раскололась, начала говорить по-русски. Говорит, никакого Буруна не знаю, никуда не пойду, вообще отойдите, я здесь с мужем. Я отошел от их столика, рассказал все Буруну. Он после этого сразу глотнул полный стакан. Посидел немного, говорит: все, им кранты, сегодня обоих убираем, вдвоем с тобой уберем, понял? Я говорю, понял. Посидел немного еще, говорит: пойди скажи ей еще раз, чтобы она села ко мне за столик. Я пошел второй раз. Мочалка опять ни в какую, не пойду, говорит, и все. Я вернулся за столик к Буруну, говорю, она снова отказалась. Он промолчал. Потом я увидел, американец и мочалка встают, сказал об этом Буруну. Он опять глотнул полный стакан, позвонил по сотовому Кеше, халдею, тот стоял в коридоре. Спросил, куда они пошли, Кеша сказал, идут к лифту. Бурун проверил шпалер, встал, говорит, все, сейчас я их кончу. Я говорю, может, пойдем вместе, я помогу, а он: не надо, сам справлюсь. И ушел. Его долго не было, потом ко мне Кеша подходит, говорит, чтоб я спустился вниз, Бурун вроде в отключке. Я спустился, Бурун стоит у тамбура, держится за челюсть. Спрашиваю, что случилось, он говорит, суки, гады, я пацанов за ними послал, они их догонят и возьмут, и я их кончу сам, умрут у меня в муках. — Гудок посмотрел на Молчанова. — Американец ему врезал по челюсти, Бурун отключился. Пока он чухался, они вскочили в тачку и слиняли. Все.
— Все?
— Да, все. Больше я ничего не знаю. Мне Бурун после этого ни про мочалку, ни про американца ничего не говорил. То есть я его спросил потом, что с этим американцем и с мочалкой. Так он посмотрел на меня как на врага народа, говорит: «А тебя что, это сильно волнует?» И все. Больше я с этим вопросом не лез.
— Но сам-то ты мог допереть, что к чему, куда, откуда?
