Нуник отваривала птицу в воде с освященной солью, разрезала на семь кусков и, разложив на подносе и накрыв холщовой салфеткой, разносила по семи домам. Голову и ноги петуха, крепко-накрепко обмотав красной шелковой лентой и сухой травой, вешала на ветку жертвенного дерева – чтоб отвести сглаз нечистой силы. Потом обращалась к небу: «Аствац-джан, ты свидетель, все, что от меня требовалось, я сделала. Прочее оставляю на твою милость».
Брат погиб в самое летнее пекло. Подбитый снарядом, рейсовый пазик рухнул в ущелье, унеся с собой восемнадцать жизней. Спасся только Левон, младший сын Заргинанц Атанеса. Его взрывом вышвырнуло из горящего автобуса на обочину дороги.
Весть о гибели брата настигла Нуник за работой – она как раз собралась печь хлеб. Ей потом рассказывали, что, услышав о случившемся, она молча домесила тесто, накрыла его, чтоб не сохло, холщовой салфеткой, вымыла руки, вытерла их тщательно полотенцем – и рухнула в обморок. Она ничего этого не помнила. Очнулась больной, с погасшим взглядом и трясущимися руками. Здоровье постепенно выправилось, а вот дрожь в руках осталась. Обычно она была незаметна, но, если Нуник нервничала, ладони сводило такой судорогой, что приходилось обхватывать себя крест-накрест руками. На похороны брата она пошла, превозмогая чудовищную головную боль – слегла с приступом мигрени. Во время церемонии прощания случился короткий обстрел, разорвалось несколько снарядов, но никто даже не повернулся, чтобы высмотреть, куда они угодили. Вернувшись с кладбища, Нуник обнаружила вместо своего дома руины. «Брат тебя от смерти спас, – сказал ей тогда кто-то из соседей, – не пойди ты на похороны…» «Лучше бы не ходила», – оборвала разговор Нуник.
С того дня она не покидала пределов своего двора – откуда-то решила, что смерть придет ее забирать именно сюда. «Один раз я ее обманула, второй раз не стану!» – заявила она своей невестке. Та было заплакала, но сразу же утерла подступившие слезы – не захотела расстраивать золовку. Она теперь часто заходила в гости – якобы навестить, и детей присылала, но Нуник знала, что делает это невестка из страха – боится, что она сотворит с собой непоправимое. Нуник на это недоуменно пожимала плечами – если бы хотела, давно бы уже сотворила.
Отстроить небольшой – всего в две комнаты – домишко помог Биноянц Григор, со скарбом выручили соседи. Арменуш раз в неделю заглядывала за списком необходимых продуктов. Дни напролет Нуник шила и вязала – заказов у нее всегда было много, что в родном Ханларе
[22], что в Берде, куда они с братом в войну перебрались. Мать уезжать отказалась – осталась стеречь дом и имущество: когда-нибудь война утихнет и вы вернетесь. На уговоры тоже ехать отмахивалась: «Я ассирийка, меня не тронут». «Мама, ты же видишь, что кругом творится», – плакала Нуник. «Я старая, у кого рука на меня поднимется?» – так и не уступила мать.
Но у кого-то рука поднялась. Ее, словно тряпичную куклу, засунули в шину грузовика и заживо сожгли.
Нуник часто рисовала в воображении тот мир, где теперь обитают брат с матерью. Там течет река Гянджачай, там в каменных погребах бродит полусладкое вино, а на полках погребов дозревает прозрачная хурма – последний дар уходящего солнца, там сдержанно звонит колокол кирхи – немцев во Вторую мировую выселили в Казахстан, но кирху сносить не стали – так она и стояла, молчаливая, с заколоченными ставнями и дверями. Единственная дорога, ведущая в тот милосердный мир, утопала в зарослях ежевики, а могучие, согбенные от вечно дующих ветров платаны сомкнули над ней свои ветви, превратив ее в прохладную аллею.
Нуник знала – когда-нибудь и она окажется там. Ждала прихода смерти терпеливо, с достоинством. Не торопила время, но и не цеплялась за жизнь. Иногда, проводив взглядом редкого здесь скользящего в небе сокола, замирала на секунду, глядя куда-то вверх, словно в ожидании какого-то знака, но потом со вздохом опускала глаза. К Богу она с просьбами больше не обращалась.
Возвращение
Биноянц Григор возвращался домой.
Рейсовый автобус, надрывно взвывая мотором, брал один поворот серпантина за другим. На лобовом стекле покачивался широколапый деревянный крест – Григор отвернулся, чтобы водитель не заметил его улыбки, – по таким характерным крестам он вычислял за границей автомобили земляков. Оник очень любил иронизировать по этому поводу.
– Если бы могли, горы бы тоже увозили, – часто повторял он. – Такое впечатление, что, уезжая, забирают с собой все: от привычного вида из окна до могильных камней предков. Сядешь в такую машину – и кажется, что, если обернуться, можно на заднем сиденье обнаружить Арарат.
Григор слушал молча, не возражал. Оник привык к его молчанию, потому сам спрашивал, сам отвечал.
– Ты когда-нибудь задумывался над тем, до чего мы странный народ? Народ-улитка.
И, поймав недоумевающий взгляд друга, поспешно уточнял – в хорошем смысле этого слова: все свое носим с собой.
Биноянц Григор возвращался домой. Дорога была длинной, почти нескончаемой. Справа тянулся неприкаянный и сирый лес – ноябрь на исходе, скоро зима. Слева дыбился отвесный склон Девичьей скалы, испещренный белесыми шрамами от стремительных и смертоносных селей, каждую Божью весну с чудовищным грохотом низвергающихся в бездонную пропасть Хузани-Кара. Двенадцать лет назад именно такой сель спас их жизнь. Была война, один из долгих дней боя, патронов почти не осталось, помощи ждать было неоткуда и отступать тоже было некуда, за спиной – родной Берд. Оник еще криво усмехнулся – даже застрелиться нельзя, на кого мы его бросим. Вот тогда и сошел сель – смертельной ледяной волной обрезал, словно бритвой, выступ скалы, откуда шел обстрел, и, пройдя от них буквально в полуметре, сгинул в пропасти.
Крестились в тот же день. Тер Вартан обошелся без церемоний – наспех пробормотал молитву, начертил на лбу каждого крест. Выйдя с ними покурить, не стерпел, съехидничал: «Не могли в мирное время прийти?» «Скажи спасибо, что вообще пришли!» – отрезал Оник. Тер Вартан махнул рукой – мало я вас в школе колотил. «Мало!» – согласился Григор.
Тера Вартана не стало через неделю – убило осколком во дворе часовни. Было три друга, стало два.
Биноянц Григор возвращался домой. Встречать его в город приехали самые близкие – жена, родители, вдова тера Вартана, жена Оника Манана с сыном.
В аэропорту у отца поднялось давление – перенервничал, когда объявили о задержке рейса. Мать плакала всю дорогу, успокоилась, лишь когда увидела сына. Обняла, прижалась к груди.
– Не отпущу тебя больше никуда!
– Я и не уеду, – ответил просто Григор.
Манана спросила одними губами: где? Он передал не ей, а ее сыну тяжелую урну. Тот дрогнул лицом, но не заплакал.
