К моему величайшему сожалению, их было катастрофически мало. Страмослябские пираты, которых оказалось еще больше, чем я полагал после нескольких дней, проведенных на корабле, могли бы одолеть их даже вовсе без применения оружия – просто задавить массой. Исход боя был предрешен, и мне показалось, что это понимают все участники предстоящего мероприятия. Понимают, но драться тем не менее все-таки будут, поскольку так уж заведено.
Битва была короткой, отчаянной и, на мой вкус, неприглядной: когда несколько дюжин громил с гигантскими топорами начинают разбираться с горсткой хорошо вооруженных людей, обе стороны несут большие потери.
Через полчаса пираты окончательно переместились на территорию противника, а еще через полчаса уже потащили на свое судно сундуки с чужим добром. Потом привели пятерых пленников. Они хорошо держались, без напускного героизма и ложного пафоса, но с настоящим философским достоинством побежденных в неравном бою – дескать, ладно, пока ваша взяла, а там видно будет.
Надо, впрочем, отдать должное и страмослябам: они вели себя вполне прилично и не проявляли жестокости по отношению к пленникам. Усадили их на корме, аккуратно связав ноги, тут же принесли им воду и еду, кому-то дали чистое тряпье перевязать рану. Одним словом, все было вполне гуманно, можно сказать, даже душевно.
Я внимательно следил за происходящим, поскольку твердо решил, что обижать пленников не дам. «В случае чего, спущусь с мачты и устрою итальянский скандал с пощечинами – а там будь что будет», – пообещал я сам себе.
Мне и так было не по себе от того, что я даже не попробовал вмешаться раньше. Тоже мне, «поднялся над обстоятельствами», нечего сказать.
Один из пленников, наверное, почувствовал, что я их разглядываю, поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Наши глаза встретились, и я с веселым ужасом почувствовал, что теряю равновесие. Уж не знаю, кто учил этого парня ворожить, и учили ли его вообще таким глупостям, но меня он сделал, не сходя с места.
Так бывает. Очень редко, но все-таки бывает. Однажды твои глаза встречаются с глазами незнакомца, и ты вдруг понимаешь, что этот человек мог бы стать твоим лучшим другом. Понимаешь, что незнакомец знает о тебе абсолютно все, да и ты знаешь его так хорошо, словно вы выросли вместе. И не потому, что вы оба такие уж великие ясновидцы, просто вы похожи, как бывают похожи близнецы, но не снаружи – с изнанки.
Так бывает. Но чаще всего такие встречи не заканчиваются ничем, просто потому, что все мы – люди и живем среди людей, которые каким-то образом договорились, пришли к неписаному, но действующему соглашению о том, что два незнакомых человека не могут броситься навстречу друг другу с идиотскими улыбками и нечленораздельными восклицаниями: «А вот и ты, наконец-то!» Считается, что это глупо, нелепо и даже неприлично. Так что обычно мы просто идем дальше своей дорогой, а незнакомец, который мог бы стать лучшим другом, ныряет в вагон подземки, и ничего не происходит, поскольку так принято. Если уж и существует какой-нибудь «всемирный заговор», то вот вам его последствия.
Но сейчас все было иначе. Я находился черт знает где, в реальности, законы которой по-прежнему оставались для меня праздничным набором тайн за семью печатями. Я понятия не имел, по каким правилам здесь следует играть, как принято вести себя в обществе, чтобы тебя не сочли сумасшедшим, и в данном случае невежество было мне на руку.
Поэтому я кое-как слез с мачты – нет ничего хуже для сомнамбулы, чем водворять себя на место без вмешательства бригады каскадеров и дежурной пожарной команды! Страмослябские пираты взирали на сие позорище, распахнув рты, но мне было не до них.
Подволакивая непослушные ноги, уже подзабывшие незамысловатую технику ходьбы по горизонтальной плоскости, я направился прямо к незнакомцу, сидевшему на корме вместе со своими товарищами по несчастью. Он оказался высоким, крепко сложенным дядькой средних лет, темноволосым, лысеющим, но моложавым – никаких морщин, кроме глубоких складок, резко очерчивающих рот. Темные глаза сияли лукавым весельем, совершенно неуместным в данных обстоятельствах. Но выражение лица было вполне мрачным; возможно, впрочем, оно просто казалось таким из-за резко опущенных вниз уголков рта.
– Придется придумать, как вытащить тебя из этой передряги, дружище, – приветливо сказал я ему.
Со стороны это, вероятно, выглядело так, словно я случайно встретил бывшего одноклассника. Незнакомец не удивился и, кажется, даже не обрадовался, просто серьезно кивнул мне, как старому приятелю.
– Уж ты-то придумаешь, – подтвердил он. – Ну, или не придумаешь. В любом случае, славно, что ты говоришь на кунхё, вот что я тебе скажу. А я все смотрел на тебя, гадал: неужели из Земли Нао человек? С одной стороны, одет, как положено, а с другой – не похож ты на их брата. Я даже, грешным делом, подумал: может, ты один из легендарных бродяг Хабода? И все не мог понять, как ты на эту поганую мачту взобрался? В любом случае, ты правильно сделал. Все лучше, чем на грязной палубе с этими красавцами копошиться… А как тебя вообще занесло на страмослябский корабль? Тоже пленник?
– Ну уж нет! – открестился я. – Только этого не хватало.
Его спутники наблюдали за нашим разговором с немым изумлением.
– Встретил старого приятеля, Хэхэльф? – наконец спросил один из них.
– Можно сказать и так, – кивнул он. И вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами – дескать, что хотите, то и думайте.
Разговор был прерван пиратским капитаном. Плюхай Яйцедубович лично явился полюбопытствовать, с какой стати я соблаговолил спуститься на палубу и не требуются ли мне какие-нибудь жизненные блага вроде «хряпы» или «мряки».
– Куляй на хур! – строго сказал я ему.
Капитан заулыбался до ушей, как любящий папаша, с душевным трепетом вслушивающийся в первый осмысленный лепет своего чада. Зато бандитского вида гном, сидевший на его плече, счел своим гражданским долгом ответить мне целым потоком совершенно невоспроизводимых, но наверняка достойных всяческого уважения фразеологических оборотов. Все они, кроме разве что традиционного «ибьтую мэмэ», были мне незнакомы. Я понял, что разговор не состоится, и перешел на кунхё, который уже давно казался мне моим родным языком.
– Я забираю себе этих людей, – объявил я.
Понял, что слов явно недостаточно, выразительно указал на пленников, потом сделал своеобразный «загребающий» жест обеими руками и постучал себя по груди кулаком. Плюхай Яйцедубович несказанно удивился и обрушил на меня поток невнятной речи. Я в отчаянии воздел руки к небу: без переводчика было не обойтись!
– Он спрашивает, на кой мы тебе сдались, – неожиданно сказал объект моей внезапной магнетической привязанности. Один из товарищей назвал его Хэхэльфом, и я решил, что это и есть его имя.
– Ты понимаешь их язык? – обрадовался я.
– А, было бы что понимать, етидрёный хряп! – неопределенно отмахнулся тот. И скромно добавил: – Конечно, я не великий знаток, но несколько слов связать могу.
