— Прекрасная мечта… — с трудом вымолвил Зилл. — Легенда… которую сама Шехерезада вплела в свои истории. — Он прищурился, стараясь припомнить. — Помню, в самой первой сказке, какую я слышал, хрустальные замки плавали по водам…
Касым расстроился, видя, что его драгоценная тайна не такая уж тайна, и Зилл ощутил к нему жалость.
— Сведения из одного источника… — деликатно добавил он, — …явно неисследованные… Несомненно… еще ждут проверки.
Шагавший впереди Исхак, прислушиваясь, восхищался безошибочным дипломатическим талантом мальчика, столь же естественным, как его энтузиазм, и столь же прирожденным, как дар рассказчика, искренне укоряя себя за то, что не оказывал ему поддержки, не участвовал в беседах; раздумывал, не слишком ли поздно поправить дело.
— Органы тела?..
— Превосходство Корана…
— Приемы дрессировщиков диких зверей?..
— Э-э-э… Запахи чернил…
Тьма отступала, ветер усиливался; песок становился столь плотным, что местами на нем не оставалось следов; начали появляться округлые гладкие камни, и путники постарались принять это за обнадеживающий знак, хотя подъемы и спуски не облегчались, спасение не приближалось; неустанное повторение знакомых форм — склонов, гребней и впадин — граничило с галлюцинацией. Рты и гортани совсем пересохли, желудки переваривали сами себя, суставы явственно скрежетали, как зубы. Исхак утешался лишь своим упрямством, отказываясь отступать перед тем, что вытерпел Абу-Новас.
Мечтает ли он о чем-то? Только о продолжении вдохновенных споров с Зиллом, пока не отыщется окончательное решение. Ничто не доставило бы ему такой радости, и он даже позволил себе мельком представить себя вместе с мальчиком, погруженных в дискуссию в тени минаретов над чашами с холодной водой, с плещущим рядом Тигром. Но можно ли на самом деле вернуться в Багдад? В пустыне Нефуд равнодушие бесстрастного аскета потеряло смысл. Можно ли на самом деле обрести счастье в одних разговорах? С таким собеседником, как Зилл, для этого требуется истинная мудрость. Время вдруг показалось не столь непреодолимой пропастью.
— Искусство наложниц?..
— Контуры звезд…
— Уловки скупцов?..
— Общение… собак.
Голоса удалялись. Исхак понял, что настало время для собственных откровений, признания в мечтах, но в последний момент усомнился в своем даре речи, побоялся, что на ходе мыслей скажется жара и усталость.
Небо было металлически-серым, пустыня обрела цвет сланца, воздух наполняли песчаные струи. Приближался рассвет. Время возблагодарить Аллаха, еще раз позволившего увидеть восход солнца. А потом… потом он, возможно, наберется храбрости.
Шедшая впереди Сафра резко остановилась на месте. Члены команды подходили, опасаясь худшего — верблюдица лишилась сил, сейчас свалится, — но, присмотревшись поближе, увидели, что ее просто одолели стихии, из глаз текла черная жидкость, однако в остальном она выглядела так же, как в тот самый момент, когда Зилл выбирал ее на Дромадерском подворье. Потом Сафра целенаправленно оглянулась на пустыню, в ту сторону, откуда они шли, словно решив повернуть назад, будто все время двигалась не туда — слишком страшная мысль для пустыни Нефуд, — после чего Исхак посмотрел на Юсуфа, Юсуф на Касыма, и только тогда они поняли. Зилл. Никто не колебался. Далеко бежать не пришлось.
Юноша лежал лицом вниз у подножия предыдущего бархана, крепко схваченный когтями смерти. Юсуф подскочил первым, поднял тело, осмотрел, увидел в разгоравшемся свете прореху под правым рукавом, обнажившую кожу под мышкой, залитую липкой кровью. Из бока торчал сломанный ствол стрелы из тамариска.
— Видно, подстрелили, когда он возвращался, — прошептал Юсуф подошедшему Исхаку.
Исхак тяжело дышал.
— Значит, хорошо скрывал… — с изумленным восторгом выдавил он, — …горящую стрелу…
Юсуф попятился, злясь на себя за то, что ничего не понял, на Зилла, настолько старательно сохранявшего тайну, что подобному мужеству можно лишь позавидовать. И поразился собственному горю. Его место занял Исхак, исполняя предписанную ему роль. Он опустился на колени, взял мальчика на руки, как ангел смерти, нежно убаюкивая вечным сном.
— Любая близость заканчивается разлукой, — молвил он, когда Зилл заснул, сдавшись.
Переваливая через бархан, Касым невольно поднял тучу песка, который струей воды хлынул вниз, быстро слился в небольшую лавину, засыпавшую всю низину, пульсируя и подрагивая, так что все сразу же оказались в центре воронки, вынужденные бежать, чтобы их не засыпало. Вскоре глухой шорох песка перешел в зловещий шум, в злобный стон, напоминавший топот тысячи всадников, потом в неумолкавший, захватывавший дух рев, музыкально катившийся по барханам, как труба Исрафила
[75]. Касым обмер.
— К-конец света! — каркнул он. Жутко умирать в таком месте.
— Нет, — поправил Исхак в благоговейном восторге и страхе. — Это пески поют…
Он виновато посмотрел на склон, но тело Зилла уже поглотила пустыня.
— Некогда я неустанно учил тебя, — прошептал он, — теперь, мальчик, ты меня учишь.
Глава 37
ще раз окинув взглядом хранилище, Халис объявил:
— Я узнал ковер-самолет, увидел его самым первым, входя во дворец, ветхий, выцветший, лежащий под дверью. Хранитель ковров изумился.
— Как ты догадался? — охнул он, ибо легендарный ковер на протяжении многих веков не опознал никто.
И Халис, улыбнувшись, сказал:
— Ты ведь мне уже говорил, что со времен парфян этот ковер летал через горы, над полями сражений, а за столь долгое время любой ковер износится от пережитого. Как сказал поэт: «Вся жизнь записана на моей коже, И пусть это послужит уроком тому, кто моложе». Только ему надо отдать предпочтение перед прекрасными коврами, хранящимися во дворце, — продолжал Халис, — и теперь я могу потребовать награду.
С тем он вернулся на крыльцо дворца, склонился над легендарным ковром, готовый немедленно пуститься в путь, но Хранитель ковров не собирался легко расставаться с сокровищем.
— Ты кое-что позабыл, — сказал он. — Хотя пророчество велит мне отдать ковер опознавшему, оно же утверждает, что ни один мужчина на свете его не получит. — И выхватил меч. — Если это означает, что я должен убить тебя, так и будет.
— Придержи свой меч, добрый человек, — остановил его Халис. — Я с тобой биться не собираюсь.
— Тогда как же хочешь забрать ковер, — спросил Хранитель, — если ты явно мужчина?
