Когда тьма на небе стала таять, они, стоя в центре Ктесифона, увидели вдали, на севере, кружившиеся тучи, летевшие к Багдаду. Юсуф охнул. Касым, крепко стиснув рукоять меча, бросил обвиняющий взгляд на Исхака и брызнул слюной.
— Ничего… Ничего, никого. Что теперь, а? Что дальше?
Аскет замер, потрясенный новым озарением, и Касым озабоченно нахмурился.
— «…не раскинет Аравитянин шатра своего, — неожиданно прошептал Исхак, — и пастухи со стадами не будут отдыхать там…»
Юсуф уставился на него, стараясь понять.
— «Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в увеселительных местах. Близко время его
[77]…»
Наконец, Юсуф понял и вымолвил:
— Пророк Исаия…
— Мы пришли не в тот Старый город… — дрожащим голосом пробормотал Исхак. — Только одни развалины достойны сказительницы. — И устремил взгляд к югу.
— Какие? — озадаченно спросил Касым.
— Это было все время написано на стене, — сказал Исхак, проклиная себя за ошибку и надеясь, что еще не поздно.
Глава 39
ехерезада заморгала, потянулась, притворившись, что только очнулась от сна.
— Что… Хамид?..
— Я спрашиваю, откуда ты знаешь?
— Что, Хамид? — переспросила она. — Что знаю?
— Откуда ты знаешь, что я…
Она терпеливо ждала.
— Не прикидывайся, будто не понимаешь, о чем идет речь.
— Действительно понятия не имею, Хамид. О чем же?
Он тяжело сглотнул, стараясь не краснеть, мгновенно нырнув в тень. А когда снова заговорил, голос дрогнул.
— О том, что я кастрат, — выдавил он и снова сглотнул, ибо никогда не признавался в этом ни одной живой душе.
— Хамид… — с притворной искренностью изумилась она.
— Не прикидывайся… — повторил он.
— Поверь, я ничего не знала, Хамид. Я не знала. — Она серьезно на него смотрела.
— Наверняка знала.
— Ничего не знала.
— Догадывалась.
— Никогда даже в голову не приходило.
— Как же тогда пришло? — настойчиво допытывался он. — Чем я себя выдал?
Приметы кастратов были хорошо известны: скрюченные пальцы, преждевременные морщины, зловонный пот, эмоциональная неуравновешенность, случайные промашки в проявлении чисто женских манер… Он старался скрыть это разнообразными способами — с помощью духов, лосьонов, характерного хриплого голоса, мужественной решительности, — но женщине вроде Шехерезады, почти постоянно окруженной евнухами, все эти приемы были досконально известны. Ходили сплетни, будто она сразу после замужества взяла к себе во дворец под видом евнуха могучего раба, который ее обслуживал так, что земля тряслась и кузнечики умолкали во всем Астрифане. Если это была правда, то она способна заставить мужчину сполна проявить красноречивые признаки.
— Я понятия не имела, Хамид, — заверила она, не оставляя сомнения в своей искренности. — И о Халисе тоже не знала, пока во сне не увидела. Откуда мне знать? Для чего мне тебя обижать?
Он не вышел из тени.
Она нахмурилась, вздохнула, притворившись виноватой, потом деликатно спросила:
— Можно… узнать, как это случилось, Хамид? Так же, как с Халисом, на поле боя?
Сокровенные тайны, разбушевавшиеся переживания, которые он столько лет сдерживал, усмирял с помощью травки, никогда еще так не стремились вырваться наружу. И хотя Хамид внешне по-прежнему имитировал сопротивление, ему фактически больше всего на свете хотелось сдаться, потому что она его переделала и сама изменилась. С той самой минуты, как он раскатал ковер, куда она была завернута, Шехерезада стала истинной владычицей мрачных развалин, как будто возлегала в собственной опочивальне, овеваемая опахалами прислужниц. Однако если раньше она дерзила, жалела себя и хитрила, стараясь увлечь его своей сказкой, то теперь наконец отбросила кокетство, предательские уловки — по его мнению, абсолютно естественное развитие событий, — сблизилась с ним так тесно, что его сопротивление рухнуло. Из захватчика он превратился в покорного слугу, допущенного в ближний круг, где она создала общую атмосферу, где ей можно поведать все свои мечты и сомнения, стать нежнейшим любовником, лишенным всякой похоти. Она обнимала его, не касаясь; ласкала, не рассчитывая на отзывчивость, которой он навеки лишился; источала тепло, которое нельзя назвать сексуальным.
— Не могу рассказать… — с большим трудом вымолвил он.
Она уважительно опустила глаза и долго молчала, глядя на свои голые ноги. Он чувствовал необычайную взаимную близость.
— Это было ужасно, да?.. — через некоторое время прошептала она, по-прежнему не глядя на него.
Он не сумел ответить.
— Яйца в сморщенной кожице, поросшей дурацким мхом, — продолжала она, наслаждаясь своим отвращением, — хрящик, который не стоит бросать даже псам… Омерзительный цвет вечного синяка… Не вижу тут ничего привлекательного, Хамид.
Он задохнулся.
— Шахрияр называет свой собственный член «поросенком», — презрительно продолжала она. — Это запрещенное блюдо он подносил мне каждую ночь, но ничто, кроме вынужденной необходимости соблюдать приличия, не заставило бы меня его съесть. Действительно, свинина.
Он был несказанно тронут, прошептав:
— Говорить ты умеешь…
Она почуяла, что в душе он был согласен с ней.
— Но ведь это правда, Хамид? — Глаза ее сверкнули. — Ужасно, что мы подчиняемся прихотям собственных членов. В одном вижу копье, в другом — рану. Глупцы, Хамид, называют любовью кровавый бой между мужчиной и женщиной.
У него пересохло во рту.
— Сколько раз, Хамид, мне хотелось засыпать землей мои раны… Можешь себе представить, что значит чувствовать себя приманкой, мишенью для копья? Думаешь, я когда-нибудь с удовольствием отдавалась мужчине? Скорей мышь подставится под стрелу. Царство охотнее откроет свои врата варварам. Это просто мой долг, Хамид. Это стало моей обязанностью с той минуты, как я пришла к царю. Удовлетворение страсти тирана.
Теперь она смотрела на него с надеждой, словно он был единственным на земле человеком, способным понять. Словно больше него самого нуждалась в понимании и сочувствии.
— Вот о чем я мечтаю, Хамид. О мире, где мужчины бросят копья, а женщины исцелятся от ран. Где истинную страсть не станет пятнать животная похоть, мужчина сможет обнять женщину, не овладевая ею. Где непорочность не будет считаться достоинством, ибо другой любви там не знают. Где поцелуй приводит в экстаз, а ласка — на вершину блаженства. Вот в каком мире мне хотелось бы жить, Хамид. В том, где можно очаровать мужчину одними словами.
