– У нас в школе тоже был такой мальчик. Брайан Бахмайер, – делюсь я, вспоминая его вечно взлохмаченные, стоящие торчком волосы. Глаза у Брайана были разного цвета – один голубой, другой зеленый. Семья его приехала из Сан-Диего, штат Калифорния. Это само по себе внушало к новичку уважение, а Брайан вдобавок знал все модные танцы – карлтон, джигги, тутси-ролл. Все девчонки были от него без ума, а парням оставалось только завидовать.
Помню, как на своей первой вечеринке пригласила Брайана танцевать. И то, что он ответил «нет», помню тоже.
Думаю про Зои и Тейлор. Пожалуй, наши девочки не так отличаются от нас, как мне казалось.
Раздается стук в дверь. Поворачиваюсь и вижу Дану, нашу незаменимую секретаршу, дежурящую в приемной. Дана напоминает, что у меня сейчас урок с двадцатитрехлетней девушкой из Бутана, маленького южноазиатского государства, расположенного между Индией и Китаем. Ей только что дали политическое убежище. Почти всю жизнь девушка провела в лагере беженцев в соседнем Непале. Ютилась в бамбуковой хижине с земляным полом, выживала только благодаря продуктовым пайкам. А потом ее отец покончил с собой, и девушка попросила убежища в Соединенных Штатах. Единственный язык, которым она владеет, – непали.
Прикрыв телефон ладонью, шепотом отвечаю Дане, что сейчас приду.
– Долг зовет, – говорю Дженнифер.
Сегодня после школы Зои отправляется к Тейлор в гости с ночевкой. Еще раз по-быстрому все согласовываем. Зои так рада, что я ее отпустила, что сегодня утром, перед тем как бежать в школу, даже попрощалась.
День тянется медленно и невыносимо скучно. Дождь стихает, но небо над городом по-прежнему затянуто тяжелыми серыми тучами, в которых скрываются верхушки небоскребов. В пять часов прощаюсь с коллегами и спускаюсь на лифте на первый этаж. Редко ухожу с работы так рано, однако сегодня не могу удержаться от соблазна. Сегодня квартира будет в моем полном распоряжении – Зои ночует у Тейлор, а рейс Криса задержали, поэтому прилетит муж только после десяти часов вечера. Маленькое безобидное удовольствие, насладиться которым удается так редко… Предвкушаю, как завалюсь на диван в теплой, уютной пижаме, посмотрю какой-нибудь женский фильм и одна съем целый пакет попкорна, приготовленного в микроволновке. А потом еще побалую себя шариком мятного мороженого с шоколадом!
Тучи начинают рассеиваться. Солнечные лучи отважно пробиваются через образовавшиеся просветы, так что сегодня впервые за несколько дней можно увидеть закат. Воздух холодный, температура всего четыре градуса. Вдобавок дует ветер. Натягиваю кожаные перчатки и накидываю на голову капюшон. Вместе с другими прохожими, спешащими домой с работы, почти бегу к станции «Л». Кое-как протискиваюсь в переполненный вагон. Пассажиры набились как сельди в бочку и стоят вплотную прижатые друг к другу. Поезд, покачиваясь на рельсах, прокладывает себе путь по извилистым путям.
Высадившись на станции Фуллертон, осторожно спускаюсь по мокрым ступенькам. Идущий рядом мужчина закуривает сигарету. Запах табака всегда казался мне приятным, потому что напоминает о доме. Выросла я под Кливлендом. Наша семья жила в доме семидесятых годов, построенном в колониальном стиле. Стены были покрашены с помощью губки, и мама была в полном восторге от получившегося эффекта.
Папа дымил как паровоз – выкуривал по полпачки «Мальборо Ред» в день. Однако в доме он никогда не курил, каждый раз выходил в гараж. И в машине тоже, если на заднем сиденье ехали брат и я. У мамы с этим было строго. Но от папы всегда пахло табаком. Запах впитался в одежду, волосы, руки. Весь воздух в гараже был прокурен, и мама жаловалась, что сквозь тяжелую металлическую дверь запах проникает в нашу белоснежную кухню. Все предметы обстановки были белого цвета – шкафчики, рабочие поверхности, холодильник, массивный стол в фермерском стиле. По утрам, не успевал папа встать с кровати, как сразу прокрадывался в гараж с чашкой кофе и «Мальборо Ред». Бывало, папа выходил из гаража на кухню, а я сидела за столом и завтракала шоколадными шариками. Папа смотрел на меня с милой, обаятельной улыбкой (ничего удивительного, что мама вышла замуж именно за него!) и предостерегал: «Не кури, Хайди. Это плохая привычка». Прямо так и говорил. Потом мыл руки, присоединялся ко мне за столом, и мы вместе принимались весело хрустеть шоколадными шариками.
Спускаясь по ступенькам, думаю о папе. Пальцы невольно тянутся к золотому ободку обручального кольца, которое повесила на цепочку и ношу на шее. Ощупываю все знакомые углубления и выпуклости. На внутренней стороне выгравированы слова «Вместе навсегда».
На какую-то секунду кажется, будто замечаю в толпе папу. Вот он стоит в рабочей одежде, купленной в магазине «Кархартт», одна рука засунута в задний карман, в другой пачка сигарет. Папа глядит на меня и улыбается. С петли на поясе свисает молоток, на лоб надвинута кепка с эмблемой бейсбольной команды «Кливленд Индиане». Темные волосы, как всегда, торчат во все стороны. Мама постоянно умоляла его подстричься. «Папа», – едва не произношу вслух, но, быстро опомнившись, качаю головой. Нет, папа никак не может здесь оказаться. Или может?.. Конечно же нет, решаю я. Что за глупости?
Вдыхаю вредный табачный дым, испытывая и удовольствие, и грусть одновременно, и вдруг слышу детский плач. Я как раз сошла со ступенек. Не удержавшись, оборачиваюсь, высматривая младенца. И сразу вижу знакомую девушку. Дрожа от холода, она сидит под путепроводом, прислонившись спиной к кирпичной стене, вдоль которой выстроились лотки с газетами и журналами и зловонные мусорные баки. Девушка сидит прямо на холодном, мокром бетоне, среди луж, и укачивает ребенка. Девочка плачет. По движениям девушки замечаю, что она начинает нервничать, как и все матери, которым, несмотря на все усилия, никак не удается утешить младенца. Еще немного – и бедняжка совсем отчается. У Зои в возрасте этой малышки были сильные колики. Дочка могла надрываться от крика часами, поэтому чувство бессилия и глубокая усталость, которые вижу в глазах девушки, мне до боли знакомы. Однако мне ни разу не приходилось укачивать ребенка холодным весенним вечером посреди улицы, сидя прямо на бетоне. И подаяния просить тоже не приходилось. Девушка сжимает в протянутой руке мокрый бумажный стаканчик из-под кофе, который, должно быть, выудила из ближайшего помойного бака. Прохожие мельком окидывают ее взглядом, некоторые бросают в стакан завалявшуюся в карманах мелочь – кто четверть доллара, кто горстку пенни. Можно подумать, ей помогут эти жалкие гроши. У меня перехватывает дыхание. Эта девушка всего лишь ребенок. Ребенок с младенцем. Никто не заслуживает такой тяжелой судьбы – жить на улице и просить милостыню, чтобы раздобыть денег на пропитание. И особенно дети. Вспоминаю, сколько мы в свое время истратили только на детское питание и подгузники. Если эта девушка покупает подгузники для ребенка, на себя у нее ничего не остается. Нет денег ни на еду, ни на крышу над головой, ни на зонтик вроде того, что я себе представляла – с яркими золотистыми маргаритками.
Меня толкают спешащие мимо пассажиры. Отхожу в сторону, не в силах присоединиться к ним. Все торопятся вернуться в сухие, теплые дома, где их ждет вкусный домашний ужин. Но я не могу последовать их примеру. Ноги приросли к асфальту, сердце колотится быстро-быстро. Недовольный, пронзительный и безутешный плач малыша просто невозможно вынести. Наблюдаю за девушкой, которая начинает укачивать младенца все резче и резче. Вот она устало произносит, держа на весу стаканчик:
