Лили-старшая сидела напротив меня в гостиной и все повторяла:
– Если б я только знала…
Голос у нее дрожал, а на красивые глаза навернулись слезы.
– Мы ведь читали твои письма, – прибавила она. – Думали, с Абрахамсонами ты счастлива.
Миссис Вуд отчаянно мечтала о детях. Калле – Руби – с ней было гораздо лучше. В отличие от меня она заботилась о девочке как следует. В этом я была уверена на все сто процентов. А еще понимала, что мое присутствие в доме сильно осложняет жизнь мистеру и миссис Вуд. Все время слышала, как мистер Вуд пугал миссис Вуд арестом, полицией и тюрьмой. Я, конечно, не хотела, чтобы у них из-за меня были проблемы, ведь миссис Вуд была очень добра ко мне.
И кольцо ее отца я не брала.
В Омахе полицейские обнаружили отпечатки пальцев на ноже и на дверной ручке. Конечно же оказалось, что они не мои. Поэтому все мое вранье не имело значения – они и так разобрались, что произошло.
Интересно, сообразил ли Мэттью, что оставил следы? А может, он сделал это специально, чтобы я не могла взять на себя его вину?
Что касается Зигеров, обвинение в похищении ребенка они против меня выдвигать не стали, хоть я и считала, что они просто обязаны это сделать. Хотела ответить за свой поступок и понести заслуженное наказание. Но Зигеры рассудили, что мне и без того изрядно досталось: сначала погибли родители, а потом столько лет промучилась в одном доме с Джозефом. Но Зигеры сказали, что теперь я не имею права видеться с Каллой, а смотреть на нее могу только издалека – вот как сейчас, из окна гостиной. С Лили позволили встречаться два раза в год. Всего два дня из трехсот шестидесяти пяти! Да и то общаться нам разрешалось только в присутствии взрослых. Вот почему во время нашей встречи Лили-старшая из комнаты не выходила. Иногда в гостиную заглядывали мисс Эмбер Адлер, Нэн или Джо. Думали – вдруг схвачу сестренку за руку и кинусь наутек? Это было что-то вроде наказания.
Регулярные встречи с Кэти тоже считались чем-то наподобие наказания, но, если честно, мне нравилось с ней общаться. Так что наказание получилось довольно приятным.
В один прекрасный день Луиза Флорес вдруг приехала в центр содержания несовершеннолетних и объявила, что я могу быть свободна. Не в буквальном смысле, конечно, идти куда захочу все же не могла. Я ведь несовершеннолетняя, пояснила Луиза Флорес. А значит, меня обязано опекать государство. Тут она с самодовольным видом улыбнулась, обнажая лошадиные зубы. Сразу было видно – ее моя несвобода только радует.
Тогда-то мисс Эмбер Адлер усадила меня в свою раздолбанную машину рядом с огромной сумкой «Найк», отвезла в семейный детский дом и помогла устроиться в большой синей спальне, где, кроме меня, жили еще три девочки.
– Почему ты мне ничего не сказала, Клэр? – сокрушалась социальная работница. Как и у Лили-старшей, голос у нее дрогнул, а глаза стали грустными. Мисс Эмбер Адлер попросила у меня прощения, будто и впрямь была в чем-то виновата. Сказала, что нужно было пару раз нагрянуть без предупреждения или лично сходить в школу, в которой я якобы учусь. Тогда мисс Эмбер Адлер узнала бы, что на самом деле ни в какую школу я не хожу. – Но Джозеф… – вздохнула она и выдержала долгую паузу. – Я думала…
Эту фразу социальная работница тоже не закончила, но я и так знала, что она хочет сказать. Мисс Эмбер Адлер думала, что Джозеф хороший человек. Когда они с Мириам приехали меня забирать, она сказала, что это огромная удача и счастье. Скорее, неудача и несчастье.
Мэттью так и не нашли. Конечно, полицейские установили, что отпечатки пальцев на ноже и дверной ручке не мои, но сравнить их было не с чем – ведь до этого у Мэттью не было проблем с законом. Мне задавали вопросы о нем, много вопросов. Но я понятия не имела, где он может быть. И даже если бы знала, не сказала бы.
Достаточно было посмотреть на Пола и Лили с моей сестренкой, и сразу становилось понятно, что они настоящая семья и очень любят друг друга. И Каллу моя Лили тоже любила. А меня теперь едва узнавала. Сестренка обнимала меня только потому, что велела миссис Зигер, а в остальное время держалась в стороне, глядя точно на чужую. Впрочем, для нее я и была чужой. По глазам было видно – Лили меня припоминает, но очень смутно. Когда нас разлучили, мне было восемь. Тогда я была счастливой, беззаботной, улыбчивой.
О том, что случилось у Вудов, мне рассказала Луиза Флорес. Оказалось, у миссис Вуд было какое-то психическое расстройство.
– Удивительная вещь – бред, – говорила она скорее себе, чем мне. Старуха сидела за столом, складывая бумаги и папки и наверняка радуясь, что ее работа закончена. Наверняка у нее тоже были списки дел, как и у мисс Эмбер Адлер. – Человек ведет себя совершенно естественно. Если не знаешь, в чем дело, и не подумаешь.
Луиза Флорес попыталась объяснить, что конкретно произошло с миссис Вуд. Оказалось, у нее было посттравматическое что-то там. Проблемы у миссис Вуд начались давно, с тех пор как умер ее отец. Это для нее было большое потрясение, а потом она вдобавок заболела раком, когда была беременна, и от ребенка пришлось избавиться.
Больше у миссис Вуд не могло быть детей, а она всегда мечтала о большой семье. Когда Луиза Флорес все это рассказала, мне сразу стало очень грустно, потому что миссис Вуд была очень добра ко мне. Из-за кольца я на нее зла не держу. Миссис Вуд хорошая женщина, просто немножко запуталась, вот и все.
Время от времени сюда, в семейный детский дом, приходят записки без подписи и обратного адреса. Просто любопытные факты, записанные на обрывках бумаги:
Ты знала, что нельзя чихнуть с открытыми глазами?
Ты знала, что у верблюдов три века?
Ты знала, что у улитки двадцать пять тысяч зубов?
Ты знала, что, когда морские выдры спят, они держатся за лапки, чтобы не расплыться в разные стороны и никогда не потерять друг друга?
