– Пошли, – тихо проговорил Уильям. – Здесь не осталось ничего, кроме скорби.
– Куда нам идти?
– Я думал, что ты хочешь сделать какое-то доброе дело…
– Не смейся, Уильям. За шесть дней? Что мы можем сделать за шесть дней? Я начинаю думать, что мы не заслуживаем места в раю. И не потому, что совершили какой-то грех. Просто мы такие люди.
Я указал рукой на стены.
– Это был мой дом. Мы с Кэтрин были здесь счастливы, и наши дети…
– У тебя хотя бы был дом. У тебя была семья. Ты был счастлив. А когда мы были на площади, ты видел, где стоял мой дом? На его месте построили новый. В Мортоне от меня не осталось даже следа… Но если мы пойдем в Эксетер, то обязательно увидим твои фигуры. Если мы окажемся в Солсбери или Тонтоне, там тоже остались твои работы. Башенки и портреты, цари и пророки… Сила твоей души вечно будет трогать сердца людей.
Я молчал. Холодный ветер обдувал мое лицо. Совсем рядом раздалось громкое, хриплое карканье ворона.
– Послушай, – сказал Уильям. – Мы все о чем-то сожалеем. Я так жалею, что ты тогда подобрал того ребенка. Но сожаление ничего не изменит. Может быть, мы уже были заражены чумой – ведь мы могли принести ее на себе из Солсбери. Я не знаю. Но я знаю одно: утраты не лишают нашу жизнь смысла. Всегда остается что-то, ради чего стоит жить.
Я посмотрел вперед, на деревья на вершине холма.
– Когда кто-то из моих сыновей боялся темноты, я брал его на руки, приходил сюда и говорил, чтобы он посмотрел на холм. Я говорил, что если посмотреть на дерево даже ночью, то обязательно увидишь очертания его веток. Полной темноты не бывает…
– Точно. Разве это не воплощение надежды? Нам есть к чему стремиться. Сейчас у нас есть только мы. Но и этого немало. И мы – не единственные люди на свете. Джон, мужчина может найти любовь в объятиях женщины, в ее улыбке и ее смехе – даже если он провел с ней не больше часа. Порой не нужно даже касаться ее – достаточно просто увидеть, как она двигается, услышать ее голос, и все трудности мгновенно отступают. Разве тебе не становилось от этого легче?
Я промолчал. Уильям вздохнул.
– Джон, я не знаю, что сказать. Скажу одно: когда мы проживаем отпущенные нам дни, один за другим, и ничего не меняется, нам кажется, что каждый день подобен камешку на тропинке. Он совершенно обыкновенный, в нем нет ничего особенного. Но заслышав колотушку смерти в собственной груди, мы теряемся. Мы понимаем, что вот этот, самый обыкновенный камешек на тропинке – последний из всех, что нам суждено увидеть. И тогда он перестает казаться обыкновенным. Но, честно говоря, нам с тобой повезло. Нам позволили понять, что каждый день – каждое мгновение каждого дня – это дар. Тебе не кажется, что сейчас, когда нам осталось жить всего несколько дней, мир стал прекрасным местом? Разве не чудо вот это дерево, которое каждую весну выпускает новые побеги? А если лесник срубит его, то оно послужит материалом для оград и ворот. Разве не счастлив ты тем, что еще раз можешь ощутить запах влажной земли, дарующей жизнь всему сущему? Разве не радостно тебе видеть пышные девичьи волосы, ниспадающие по плечам юной красотки? Разве не горд ты, когда замечаешь, как серьезно молодой лучник натягивает свой лук? Разве не будит в тебе мужскую гордость вид матери, ухаживающей за своими детьми? В мире столько красоты! Не закрывай же глаза только потому, что ты утратил свою крохотную долю счастья.
– Я счастлив, что у меня есть такой брат, – ответил я. – По делам моим, я должен был бы быть здесь один. Я не забыл, что ты сам выбрал свой путь – вместе со мной.
– В наши времена жизнь была бы невыносима без тебя…
– Но ты хотел остаться…
Уильям отвернулся.
– Для меня все было не так. В круге я услышал совсем не то, что ты.
– Не может быть! Что ты слышал?
– Я не могу сказать тебе. Сейчас не могу. Но я скажу, скажу позже.
Мы вернулись к мосту через Рейбрук, и я высыпал содержимое моей сумы на плоский камень, лежавший рядом с дорогой. В суме были вещи, которые мы забрали у купца и его жены: кошель, книга и четки с серебряным распятием. Кое-что принадлежало мне: пара штанов, грязная старая туника, две грязные рубашки, кожаный фартук каменщика, семь резцов разной величины, точило, старый деревянный молоток, почти новая киянка, две свечи, кремень и мой кошель с малой толикой денег: пять шиллингов, шестипенсовик и три фартинга. Эти деньги мне удалось сберечь за два месяца работы в Солсбери. Я собирался отдать деньги Кэтрин, чтобы нам было на что провести зиму.
Уильям вытряхнул на грязную ладонь содержимое кошеля купца. Монет было около тридцати. Уильям по одной выложил их на камень. Около пятнадцати оказались золотыми, еще два английских четырехпенсовика и три пенни – я их узнал. Остальные были иностранными серебряными монетами. Я взял одну, чтобы рассмотреть. На ней был изображен человек в митре. С одной стороны находился обычный крест, с другой – крест, из которого вырастали лепестки или языки пламени. По ободу шла надпись, но я не мог ее прочесть.
– Что это? – спросил я, протягивая монету Уильяму.
– Это Папа Римский, – ответил он. Взвесив монету на руке, он сказал: – Каждая стоит не меньше шиллинга.
– То есть, если все эти золотые монеты – флорины, а эти стоят по шиллингу каждая… Это больше трех фунтов…
– И мы еще не считали твоих и моих денег… – Уильям потянулся к кошелю на поясе. – Черт! Я вчера выложил деньги в суму. У меня было двадцать семь шиллингов.
– Это неважно. Сколько мы сможем потратить за шесть дней? Я думаю, что деньги Лазаря мы должны пожертвовать церкви.
Снова раздалось карканье ворона – но на этот раз он прокаркал дважды.
Наступила тишина.
Мы переглянулись. Ворон смолк.
– Мне кажется, что за нами наблюдают, – прошептал Уильям, оглядываясь вокруг.
Я заметил, что между деревьями, в стороне от дороги, мелькнула красная туника. Через мгновение я увидел бегущего человека и услышал крики. Я хлопнул Уильяма по плечу и указал в ту сторону.
Мы быстро собрали монеты в кошель, и я спрятал его в свою суму. В лесу раздался крик – мне показалось, что плачет ребенок. Мы сошли с дороги, ведущей к моему дому, и стали подниматься вверх по холму. Дорога была крутой, но огромные, покрытые мхом валуны и толстые стволы деревьев надежно скрывали нас от чужих глаз. Поднявшись повыше, мы увидели хижину под соломенной крышей. Мы укрылись за толстым стволом поваленного дерева, чтобы осмотреться.
– Почему мы идем навстречу опасности? – шепотом спросил Уильям.
– Ты же слышал крик. Кому-то нужна наша помощь…
– Еще одно твое доброе дело?
Я жестом остановил его, и тут мы снова услышали крик ребенка – мальчика.
– Нет! Нет! Не надо!
– Просто свяжите ему руки, – произнес низкий мужской голос.
