Впереди я увидел большой дворец. Здание с трех сторон охватывало большой квадратный двор. С одной стороны дворца располагался парк и сад, с другой – поля. Ширина фасада составляла около двадцати пролетов, длина каждого крыла – десять. Дворец был построен из тех же прямоугольных красных камней. Когда мы подошли ближе, я увидел низкую стену, проходящую по периметру поместья, красивые кованые ворота и широкую подъездную дорогу. К нам подскакали два молодых человека, миновали нас и свернули на север. Из-под копыт лошадей летела грязь. Потом проехала старая крестьянская повозка. В повозке среди корзин, накрытых тряпками, сидела женщина с детьми.
– Из какого камня построен этот дворец? – спросил я.
– Это не дворец, – усмехнулся один из стражников. – Это работный дом. И построен он не из камня, а из кирпича.
Выражение «работный дом» безобразно. Неважно, откуда ты, неважно, кто ты. Важен лишь твой труд. Ты превращаешься в рабочий скот. Если ты бродяга, тебя отправят сюда. Старый милосердный Бог устал и захлопнул врата рая, наказав привратнику отправлять всех, кто ищет милосердия, в работный дом. Но разве бедность не добродетель? Если бы Христос жил в то время, то разве не оказался ли бы он в работном доме? Да, даже к Нему в эту безбожную эпоху отнеслись бы как к рабочему скоту.
Эта мысль сокрушила мой дух. Как могу я совершить доброе дело в мире, где большинство людей отвергли само понятие добра? Я не могу радоваться этой травле человечества, этой точности, этим прямым линиям, этой нетерпимости к человеческим слабостям. Я не вижу красоты в мире, лишенном изгибов, невинности и естественной грации. Но то, что я считаю прирожденным правом – свободный вход в собор, – отвратительно и непонятно этим людям. В прошлом веке, в доме мистера Парлебона, меня поразили изменения в природе добра и зла. Теперь же я почувствовал, что мое представление о добре абсолютно противоположно представлениям этих людей. Что доброго могу я совершить в этом мире, где все мое добро считается грехом?
Страх перед работным домом не ослабел при входе. Я стоял перед решетчатой входной дверью, словно перед пастью дракона. Высокая крыша нависала надо мной, как гигантские глаза, огромные крылья довершали впечатление. Я чувствовал, что дракон этот жаждет человеческих душ, стремится превратить людей в бездушные существа. Над дверью красовался гигантский диск, напомнивший мне часы на кухне фермера Ходжеса. Стражник постучал в большую дверь. Я услышал лязг отпираемых замков, и дверь медленно распахнулась. Все ужасы контроля и управления обрушились на меня. Я шел по каменному залу, во все стороны от которого отходили длинные коридоры, и чувствовал себя беспомощным существом, оказавшимся в полной зависимости.
Дверь за моей спиной захлопнулась с глухим звуком. Полный мужчина лет пятидесяти с усталым лицом запер все замки. На нем был черный камзол и белая рубашка.
– Мистер Берч, мистер Грин, рад вас видеть, – обратился он к моим стражам, занимая место за столом писца.
На лице этого человека я заметил ту же рамку со стеклышками, что и на мужчине, читавшем книгу на постоялом дворе «Медведь».
– Взаимно, мистер Петибридж, – ответил мистер Грин. – Вот приказ мэра. Бродяга и осквернитель церквей. Признан виновным: драка на постоялом дворе, побои, нанесенные регенту собора. Мэр хочет, чтобы вы преподали ему урок: двадцать плетей. После экзекуции он может остаться на три ночи, если будет работать в уплату за пребывание. Затем он изгоняется пожизненно.
Мистер Петибридж осмотрел меня с ног до головы и снял очки:
– Хорошо, что мэр проявляет такое милосердие, но вы должны понять, что нам придется поработать. Этого человека придется осмотреть на предмет болезней и дезинфицировать в бане. Нам придется найти ему рабочую одежду на три дня – и перестирать ее, когда он уйдет. Нам придется выстирать его собственную одежду. Мы должны будем кормить его и предоставлять ему ночлег. У меня уже на сорок человек больше, чем следовало, а мистера Тернера сегодня нет. И мистера Эванса тоже. Я уже исполнил тягостный долг, отослав женщин, которые покинули заведение, чтобы всю ночь веселиться в таверне, а на следующее утро умоляли принять их обратно. Все это требует новой одежды, новой стирки, новой еды и новых документов. Если мэр хочет наказывать мужчин и женщин, он должен отправлять их в тюрьму или на виселицу, а не сюда.
– Я обязательно передам ему ваши слова, – сказал мистер Грин. – Вряд ли вы могли бы более четко высказать свои пожелания.
Мистер Петибридж вздохнул.
– Доктор Хэллетт еще не ушел, так что он сможет хотя бы осмотреть этого человека. Но сейчас мы здесь втроем, поэтому наказание придется отложить до возвращения мистера Киннера.
– Так тому и быть, мистер Петибридж, – ответил мистер Грин.
Мистер Петибридж вновь водрузил рамку со стеклышками на нос, пошуршал бумагами на столе и взялся за перо. Он окунул кончик пера в чернила и обратился ко мне:
– Имя?
– Твое имя, – рявкнул мистер Берч, пиная меня в ногу.
– Джон из Реймента, – ответил я.
– Фамилия?
– У меня ее нет.
Мистер Петибридж воззрился на меня так, словно я превратился в паука.
– Как звали твоего отца?
– Саймон.
– Значит, Джон Саймонсон, – записал мистер Петибридж. – Возраст?
– Четыреста тридцать три года.
Мистер Петибридж посмотрел на меня поверх рамки со стеклышками.
– Мне не составит труда дать тебе вдесятеро больше плетей. Когда ты родился?
– В среду после Троицы на пятом году правления короля.
– Какого короля? Георга Первого? Тебе явно больше двадцати пяти лет.
– Короля Эдуарда Второго.
Мистер Петибридж покачал головой.
– Если ты говоришь о правлении королевы Анны, тебе тридцать восемь. Если о короле Вильгельме Третьем, тебе пятьдесят один. Что выбираешь?
Я пожал плечами.
– Тридцать восемь нравится мне больше.
– Какой приход?
– Мортон.
– То есть Мортонхэмпстед?
– Да, его сейчас называют так…
– Род занятий?
– Что?
– Чем зарабатываешь на жизнь?
– Каменщик.
– Женат?
– Да.
– Дети есть?
– Да.
– Сколько?
– Трое.
– Возраст?
– Все они уже мертвы.
– Значит, детей нет. Умеешь читать и писать?
Я покачал головой.
– Знаешь арифметику?
Я пожал плечами.
Он отложил перо, поднял листок, внимательно изучил его и отложил снова.
– Сейчас тебя осмотрит доктор и пустит кровь. Но сначала правила. Запомни как следует. Вставать будешь каждое утро в шесть утра по удару колокола. На завтрак получишь три унции хлеба и унцию сыра с полпинтой пива. На обед восемь унций говядины, четыре унции хлеба, пинта пива и капуста, горох или бобы. Ужин: хлеб, сыр и пиво. Работать будешь в прядильне – каждый день до шести. По воскресеньям – посещение часовни, впрочем, тебя это не касается, в воскресенье тебя здесь не будет. Никаких песен. Никаких танцев. Бегать и кричать запрещается. Непристойно обнажаться запрещается. За неподчинение смотрителю – порка и лишение пищи. Общение с женщинами – сто плетей и заключение в карцере на две недели с половинным рационом и последующим постоянным изгнанием из работного дома. За содомию тебя передадут городским властям и повесят. Драки с другими обитателями работного дома – порка и заключение в карцер. Вопросы есть?
