Я опустил глаза и увидел у своих ног камешек. Я подобрал его и швырнул в воду. По поверхности воды разошлись круги. Когда они исчезли, я снова обратился к священнику.
– Отец Харингтон, я не знаю, что такое Америка и где она находится. Вчера кто-то пытался объяснить мне это, а позавчера об этом говорил мальчик. Я не сомневаюсь, что она существует. Но я не знаю, Бог ли создал ее. Я не знаю, для чего Он ее предназначил и нравится ли Ему то, что мы делаем с ней. Я не знаю, кто такие эскимосы и аборигены. Но я знаю одно: завтра я увижу, какой станет жизнь в Эксетере через девяносто девять лет. Может быть, люди не всегда будут так жестоки друг к другу. Может быть, Господь найдет для нас более мирное и нужное занятие на этой Земле, чем видел я прежде. Я на это надеюсь.
– Джон, я вижу, что вы человек богобоязненный, и это важнее всего. А теперь: я обещал вам горячую ванну – и я не обману вас. Идем же этой дорогой. На Саутерней!
И мы покинули набережную совершенно не так, как на нее пришли. Я более не стыдился того, что иду рядом со священником. Я шел с достоинством, несмотря на свои раны и рваную одежду. В дороге мы разговаривали. Скорее, говорил викарий. Он рассказывал мне о бедных, говорил о своей мечте: увидеть времена, когда у всех семей будет достаточно еды, когда все дети будут учиться и все матери смогут получить помощь врача во время деторождения – наряду с профессиональной повитухой, которая будет учиться своему ремеслу. Он говорил о том, как следует расчистить трущобы, возникшие во времена дешевого труда, как на их месте нужно построить дома с канализацией и водопроводом. Он говорил о человеке из Лондона по имени Чэдвик, который стремится уничтожить ядовитые пары, которые убивают бедных людей в городах по всей Англии. И говорил он о соборе, о его важной роли в жизни людей, несмотря на то что он был построен во времена «католических суеверий», но до сих пор остается истинным сердцем города.
– Но в давние времена, – перебил его я, – в соборе вас встречал чудесный свет, игра цвета и аромат благовоний. Возникало чувство, что это шаг к вечной благодати. И в часовне святого Андрея и святой Екатерины был очень дорогой для меня уголок, где я вырезал портрет моей жены, чтобы мужчины и женщины вечно могли любоваться ею.
– Нам с вами нужно будет побывать в соборе, – сказал викарий, когда мы подошли к широкой двери в ряду кирпичных домов, выходящих на длинный, узкий сад, где некогда находился Кралдич.
Викарий постучал. Дверь открыла очаровательная молодая темноволосая служанка в длинном, простом платье. Увидев священника, она присела. Но потом увидела меня и от страха зажала рот рукой.
– Не бойся, Элиза, это Джон Оффремонт, самый замечательный человек, какой только был в нашем доме. Он нуждается в нашей помощи. Будь добра к нему. Матушка Харингтон уже пришла?
Элиза закрыла за нами дверь.
– Ваша матушка, сэр, и мисс Харингтон отправились с визитом к миссис Дженсинс. Они просили передать вам, что не забыли об обеде в час дня.
– Отлично. – Викарий повернулся ко мне. – Не придется пускаться в объяснения, пока вы в таком виде. Это, несомненно, возбудило бы мою сестру, которая пребывает в довольно нервном состоянии, и побудило бы мою престарелую мать к длинной проповеди за обедом. – Повернувшись к служанке, он сказал: – Элиза, скажи кухарке, что обедать мы будем вчетвером, и попроси Шарлотту помочь тебе с ванной и одеждой для нашего гостя. Возьмете черный костюм в левой части гардероба и рубашку, которую в октябре оставил доктор Гибберт, она ему больше не нужна. Джон может примерить ботинки моего отца, которые я носил когда-то.
Я с интересом осматривался в новом доме. Дом был роскошным. Пол был сделан из полированных деревянных планок. Поверх них лежали, как мне показалось, гобелены. Стены были не просто выкрашены в светло-голубой цвет; на уровне пола проходила белая дощечка, еще одна – на высоте около трех футов и третья на высоте около девяти футов. В двух футах над ней находился потолок, украшенный белой лепниной. На стенах в резных позолоченных рамах висели большие картины поразительной красоты. Они поразили меня тщательной проработкой деталей и гармонией колорита. Очень красивая лестница с полированными деревянными поручнями элегантно поднималась на второй и третий этажи. Наверху я увидел большое застекленное окно. Этот прием показался мне очень разумным: в наши времена никто и представить себе не мог стеклянной крыши.
– Отец Харингтон, – сказал я, – я даже не подозревал, что за прямыми линиями этих домов скрывается такая красота и богатство. Ваши дома казались мне холодными и строго геометрическими. Но это прекрасно!
– Спасибо, Джон. Но вы пока что увидели только холл. Для начала накиньте вот это. – Он подал мне темно-синее одеяние. – Пойдемте сюда, в гостиную.
Я последовал за ним. От увиденного в этой комнате у меня в буквальном смысле слова отвисла челюсть. В гостиной было тепло – уголь горел в красивом кованом камине. Стены были обтянуты красным шелком, на котором прекрасно смотрелись картины в позолоченных рамах. На полу лежал еще один огромный гобелен из цветной шерсти. Отец Харингтон беспечно наступил на эту красоту, словно под ногами его был разбросан обычный мусор. Дневной свет проникал в гостиную под углом и падал на круглый столик с инкрустированной поверхностью. На столе лежали книги. Я не увидел ни одной деревянной скамьи – вокруг стола стояли элегантные стулья, в спинках и сиденьях которых были закреплены ярко расшитые подушки. В углу стоял какой-то полированный деревянный предмет на ножках, напоминавший похожий на гроб музыкальный инструмент в доме мистера Парлебона. В большом книжном шкафу у стены я увидел несколько сотен книг в кожаных переплетах с золочеными надписями на корешках. На полке над камином стояли часы, сделанные из мрамора. За часами я увидел две головки, вырезанные из белого алебастра, а над ними большое зеркало, делавшее гостиную еще больше.
Мастер, сделавший мраморные часы, прекрасно поработал. Грани были абсолютно прямыми. В качестве украшения он выбрал морские раковины. Не меньше поразили меня и картины. На одной был изображен воин в доспехах верхом на лошади с крупными глазами. Лошадь прыгала через глубокую пропасть. Фон картины был темным, но фигуры всадника и лошади показались мне совершенно живыми. Я понял, что художники моего времени не знали и доли того, что стало известно сегодня. Они просто не умели передавать на своих картинах движения и эмоции.
Но поражало меня не только качество тех или иных предметов. В этом доме все было драгоценным. В моем доме роскоши почти не было – все мои вещи были практичными. У меня было все необходимое для работы по камню, обработки земли, готовки или хранения. В нашем доме был деревянный стол, две кровати и три скамьи. Большая часть нашей утвари была глиняной – миски, из которых мы ели и пили, горшки, в которых варили похлебку.
– И вы прочли все эти книги?
– Они не для чтения. Это собрание текстов по медицине – я их коллекционирую. Если хотите увидеть мою библиотеку, прошу за мной.
Коридор привел нас в другую комнату, окна которой выходили на задний двор и небольшой садик. Вдоль стен стояли книжные шкафы темного дерева высотой около десяти футов. Они вмещали тысячи книг в кожаных переплетах. Книг не было только на камине и над ним. Над камином висела большая картина, изображавшая лесистую долину. В библиотеке царило спокойствие и тишина, словно в песочных часах, после того как весь песок высыпался.
