– Я спасусь! – вскричал я, поднимаясь. Меня потянули на место, на меня шикали и кричали. – Я спасусь! Я спасусь!
Но Фауст не унимался:
– И если бы метапсихоз был правдой, душа моя могла б переселиться в животное! Животные блаженны! Их души смерть бесследно растворяет. Моя ж должна для муки адской жить. Будь прокляты родители мои.
– Нет, Фауст, кляни Люцифера, – крикнул я, не обращая внимания на зрителей. – Это он лишил меня блаженства рая!
В шуме я расслышал, как часы пробили раз, два – двенадцать раз. Я смотрел на тех, кто сидел рядом со мной, и видел перед собой змей и медведей, волков и хищных животных. И они произносили мой приговор:
– Бьют, бьют часы! Стань воздухом ты, тело, иль Люцифер тебя утащит в ад! Душа моя, стань каплей водяною и, в океан упав, в нем затеряйся!
Меня толкали со всех сторон. Я слышал собственные слова:
– Мой Бог, мой Бог, так гневно не взирай! О, дайте мне вздохнуть, ехидны, змеи! О, не зияй так страшно, черный ад! Не подходи же, Люцифер! Не подходи же, Люцифер! Не подходи же, Люцифер!
В следующий момент я почувствовал, что лежу навзничь. Спина болела. Я слышал тиканье часов, потрескивание огня. И голос Фрэнсис Харингтон, доносящийся из дальнего угла комнаты.
– Я же говорила, что ничего хорошего не выйдет! Ты не должен был брать его на пьесу, написанную атеистом!
– Вы этого не говорили, мама, – ответила Джорджиана. – Вы не хотели, чтобы я шла!
– Думаю, это последствия падения, – произнес незнакомый мужской голос. – Удар мог повлиять на мозг самым неожиданным образом.
– Что ж, – произнесла Фрэнсис, – я стыжусь того, что мои дети, добрые христиане, подвергли этого человека такому испытанию, явили ему откровенную ересь и бесстыдство. Они не должны были так поступать.
– Там не было бесстыдства! – воскликнула Джорджиана.
– Тогда ты, несомненно, была разочарована, – сухо ответила Фрэнсис.
– Благодарю вас, доктор, – произнес отец Харингтон. – Пожалуйста, запишите этот визит на мой счет.
– Спасибо, отец, я так и сделаю. А теперь, если мне подадут пальто и шляпу, пожелаю вам доброй ночи…
Я моргнул и пришел в себя. Я лежал на какой-то узкой кровати в гостиной дома отца Харингтона. Камзол с меня сняли, но в остальном я был одет. Меня укрыли несколькими одеялами.
Я повернул голову и увидел отца Харингтона.
– Час близок, – прошептал я.
– Мне жаль, что пьеса вас так взволновала.
– Это было предупреждение. Это прекрасная, высокоморальная пьеса. Вы обязательно должны показать ее матери.
– Наш гость пришел в себя? – вежливо поинтересовалась Фрэнсис от дверей.
– Да, матушка. С ним все в порядке.
– Хорошо. В таком случае я удаляюсь в спальню. Пойдем, Джорджиана. Доброй ночи, мистер Оффремонт. Надеюсь, вам станет лучше. Если ночью вам что-то понадобится, позвоните, и Элиза вам поможет.
– Доброй ночи, мистер Оффремонт, – произнесла Джорджиана.
Я услышал, как захлопнулась дверь.
Отец Харингтон взял меня за левую руку.
– Скажите, Джон, что вас так поразило?
Я перекрестился.
– Доктор Фауст не смог нарушить договор, заключенный с дьяволом. Я тоже. Мне осталось жить один день.
– Джон, не говорите так.
– Это правда. Я тоже заключил договор. И дух, с которым я его заключил, был со мной вечером. Я слышал его.
– Он – ваш ангел зла. Я же – ваш ангел добра. Разорвите договор!
Я уставился в потолок.
– Это непросто, отец. Я оказался здесь в силу этого договора. Если я его разорву, то умру сейчас же.
– Джон, пообещайте мне, что не будете пытаться лишить себя жизни.
– Вы были очень добры ко мне, отец Харингтон. Но однажды я согласился на подвиг и совершаю его до сих пор. Я надеялся творить добро для других. И каждый раз терпел неудачу.
– Джон…
– Отец Харингтон. Бог посылает на эту землю праведников, и их немного. Но я верю, что вы – один из них. Там, где я был вчера, мне явились все семь смертных грехов во плоти. Все они говорили со мной. Сегодня я снова увидел их на сцене. И я подумал, а где же семь главных добродетелей? Теперь я их вижу. Они воплотились в вас: целомудрие, умеренность, щедрость, трудолюбие, терпение, доброта и смирение. Не сомневаюсь, что следующий, последний этап моего странствия станет лучшим. Через девяносто девять лет мир станет лучше – благодаря таким людям, как вы. Я в этом не сомневаюсь. И все же я боюсь – сильнее, чем прежде.
Я услышал, как бьют часы. Часы пробили двенадцать.
– Оставьте меня, – сказал я. – Я не хочу, чтобы вы видели, как я исчезну.
Отец Харингтон осторожно кивнул.
– Надеюсь, вы хорошо выспитесь, Джон. Вам что-нибудь нужно? Здесь есть еще одеяла. Звонок у дверей – на случай, если ночью вам понадобятся слуги. Попросите их разбудить меня.
– Доброй ночи, отец Харингтон. И спасибо вам.
– Я буду молиться за вас, – сказал он, положив руку мне на грудь. Потом он поднялся и добавил: – Мы так и не сходили в собор, верно? И я не увидел лица вашей жены.
– Вы сможете увидеть ее завтра, – ответил я. – Молюсь, чтобы мне тоже довелось увидеть ее. В раю.
VIII
Ад я услышал раньше, чем увидел его. Оглушающее монотонное гудение, словно сотню тысяч ножей точили на сотнях тысяч гранитных валунов, которые катились вниз по склону с такой сокрушающей силой, которой не в силах было помешать ни одно препятствие. Но этот монотонный звук имел какой-то особый оттенок. Я расслышал в нем низкое гудение медленно натягиваемой тетивы, соединяющей небеса и землю.
А потом я увидел кресты в небе. Десятки парящих крестов, направляющихся на запад.
К такому я был не готов. Даже те голоса, что говорили со мной в каменном круге, не были столь бесстрастными. Даже чуму понять было легче, чем эту армаду летящих черных распятий. Я неподвижно лежал, ненавидя этот гул, страшась его. И потом все стихло.
Дом отца Харингтона исчез. Вокруг меня валялись цветные щепки, битая черепица, искореженный металл и огромное множество черепков и осколков. Надо мной не было ни потолка, ни крыши. Не было стен – только одна, что выходила на улицу. Все соседние дома тоже были разрушены – я видел руины на сотни ярдов во все стороны. От ряда в восемь домов остались одни фасады. Там и сям среди обломков я видел какие-то мелочи, которые говорили, что здесь когда-то жили люди: белый кожаный башмачок куклы, циферблат часов без стрелок… Я увидел часть позолоченной рамы, деревянный ящик с почерневшей бронзовой ручкой, обгоревшую книгу… Помятую медную кастрюлю… Руку небольшой скульптуры…
