– Мне жаль, мистрис Селия, но я не могу стать причиной смерти этих людей. Это ляжет тяжким грузом на мою совесть. Я должен попасть в рай, чтобы молиться за душу моего брата и узнать, что случилось с моей женой и детьми.
Я направился к двери. Селия схватила пальто и поспешила за мной.
– Джон, послушайте. Вам нужен отдых. Вам нужно восстановить силы. Никакие самолеты вас здесь не поразят. Вы в безопасности.
Я вышел из зала и стал спускаться по лестнице.
– Вы хоть знаете, куда идете? – спросила Селия, спускаясь вслед за мной. – Послушайте меня, Джон!
Нотки ярости в ее голосе заставили меня остановиться. Я посмотрел прямо ей в глаза.
– Мистрис Селия, вы – самая добрая девушка на свете. Я не вынесу, если вас поразит самолет, который должен стать причиной моей смерти.
– Не говорите глупостей! Немцы бомбят нас только после темноты, когда наземные батареи не видят самолетов и не могут их сбить. – Она посмотрела на меня. – Вам есть куда идти?
Я покачал головой.
– Я пойду в собор. – Потом, немного подумав, я добавил: – Нет, нет! Я не могу идти в собор! Если кресты в небе увидят меня, они уничтожат собор! А ведь достаточно легчайшего удара, и свод обрушится. И погибнут все скульптуры южного фасада и часовня святого Иакова!
Селия подошла ко мне.
– Джон, послушайте. Вы ранены. Вас сбил грузовик – только подумайте! Вам нужен уход врачей.
– Это мой последний день на земле, – сказал я, закрывая глаза и чувствуя ее теплую руку на своем плече.
– Тогда давайте вернемся и выпьем чая в моей квартире. А потом, когда вы будете готовы, мы найдем вам место, где вы сможете остановиться, пока мы не свяжемся с вашей женой и не сообщим ей, что вы живы. В городе есть приюты для людей, которые потеряли жилье из-за бомбежек.
Селия крепко взяла меня за руку и вывела из больницы. Мы прошли через Саутерней, через квартал собора, прошли через лежащую в руинах Хай-стрит и направились на восток. Разрушения вокруг были еще более чудовищными. Мы прошли мимо дома, который показался мне обкусанным какими-то гигантскими челюстями.
– Какая жалость, – сказала Селия. – Все любили «Деллерс». Отец впервые угостил меня здесь вином, когда мне исполнился двадцать один год. Струнный квартет играл Моцарта… официанты с бабочками… Все мои родные и друзья собрались там. А потом квартет сыграл для меня «С днем рождения!», и все, кто был там, стали подпевать. Было страшно весело! А теперь, посмотрите-ка… Так грустно…
Я уже не понимал, где находились восточные ворота. Там ничего не осталось – даже того дома, где, по словам отца Харингтона, устраивались танцы. Только груды битого кирпича и искореженного металла по обе стороны улицы. Мы подошли к огромному современному зданию. Селия сказала, что это «Одеон» и здесь показывают «кино». Мы остановились, и она принялась рассматривать яркие цветные картины со словами. На одной был изображен железный корабль с огромными мушкетами, установленными на палубе.
– Хочу это посмотреть, – пробормотала Селия. – Говорят, что Ноэль Кауард просто прекрасен. Он написал сценарий и музыку, и сам сыграл в этом фильме. Я хотела сходить в кино с Роном сегодня.
Я не понял, что означает «сыграл», но не стал спрашивать. Новая эпоха подавила меня, и я уже не пытался ее понять. Я просто обернулся и посмотрел на город. Собор высился над ним и казался еще грандиознее. Солнце пробилось сквозь тучи. Луч упал на груду камня и металла, отделявшую нас от собора, и мне показалось, что мы оказались на краю глубокой пропасти. Хотя собор потерял свои шпили, хотя в его стене зияла дыра, хотя он мог рухнуть в любую минуту, но он все же стоял, уверенный и гордый. В нем была какая-то истина, известная нам, его строителям. И истина эта оставалась непоколебимой в веках.
– Они хотят его взорвать, – сказала Селия, проследив за моим взглядом. – Члены совета считают, что он служит ориентиром для немецких пилотов, когда те бомбят дома в восточной части города. И мы должны взорвать собор сами, чтобы спасти свои дома. Безумие, правда? Это все равно что швырнуть драгоценное наследство в огонь, чтобы его не украли.
Мы с Селией пошли дальше. Через десять минут мы пришли к ее трехэтажному дому из красного кирпича, стоявшему в ряду таких же. Мне сразу же бросились в глаза большие окна на всех этажах. В отличие от дома отца Харингтона, окна состояли не из мелких стеклышек в опускающейся раме, а из единых больших листов стекла.
– Я живу наверху, – сказала Селия, – но сначала нужно пройти мимо миссис Харботтл. Ей почти девяносто, и она живет на первом этаже. Это ее дом. Ей не нравятся одинокие женщины. Заметив, что я пришла не одна, она откроет дверь и будет ждать, когда вы уйдете, а потом сделает мне выговор, точно указав время, какое вы здесь проведете.
– Похоже, это вполне достойная женщина…
– Шшшш…
Селия отперла белую дверь, и я проскользнул в дом следом за ней. Пол в холле был покрыт тканью кремового цвета, лестница тоже. Лестница находилась слева. Дверь справа была открыта. Я увидел очень старую женщину, восседавшую в большом коричневом кресле в углу комнаты. Она сурово смотрела на нас через очки в черной оправе. Лицо ее изрезали глубокие морщины, но губы были неестественно красными, словно она их накрасила.
– Этот мужчина с тобой, Вероника? – спросила старая дама.
– Я Селия, миссис Харботтл. А это Джон Эвримен. Он был ранен.
– Правила дома, девочка! Только не под моей крышей!
– Мистер Эвримен зашел лишь на чашку чая, – объяснила Селия. – Он приехал этим утром и только что вышел из больницы – вы же видите его повязки. Вы же не откажете раненому, верно?
Миссис Харботтл подозрительно уставилась на меня.
– Скажи, пусть подойдет поближе.
Селия кивнула мне, и я подошел ближе. Я стоял прямо перед креслом, глядя на старуху сверху вниз. Ее лицо было покрыто тонкой душистой пудрой.
– Сколько ему лет?
– Тридцать семь. И он женат.
– Похоже, ты его уже хорошо знаешь, да?
– Миссис Харботтл, я узнала об этом из его документов в больнице.
Старуха кивнула.
– Хорошо. Пусть зайдет на чашку чая. Но через час он должен уйти.
– Спасибо, миссис Харботтл, – ответила Селия и повела меня наверх.
На лестничных площадках и на первом этаже я увидел множество дверей. Наверху было две двери: Селия открыла правую. Потолок в ее комнате был покатым – там был устроен альков с окном, выходящим на задний двор. У стены, справа от меня, стоял небольшой столик с двумя стульями. У другой стены, рядом с камином, стояло ведерко угля. Слева от себя у стены я увидел большой металлический предмет кремового цвета с разными уровнями и цифрами, а за ним – глубокую белую раковину с кранами над ней. Перед камином с потолка свисала рама на веревке. На ней сушилась какая-то одежда. Увидел я и один круглый белый фонарь на тонкой веревке, как в больнице.
