Поднялся я так же легко, как когда-то: пальцы сами вспоминали, за что хвататься – за плечо этой фигуры, за ногу той… Скоро я был уже наверху. Пальцы мои ощупывали знакомые башенки. «Скульптуры следует слушать, – говорил Уильям Джой. – Если услышишь прекрасно изваянную фигуру, она наполнит твой разум красотой». И сейчас я слушал. Какое бы горе я ни принес в мир, работа моя убеждала меня в том, что намерения мои были чисты и имели хорошие последствия.
Но что делать дальше? Я сидел под ледяным дождем, не видя ничего вокруг. Царила полная тишина, изредка нарушаемая криками отчаяния. Мне не верилось, что Лазарь мертв. Я стал раскачиваться из стороны в сторону, тихо напевая: «Весело бывает летом…»
Я помнил, как эту песню в детстве пела мне мать, и память снова вернула меня в счастливые времена. Когда мы с Саймоном и Уильямом были еще мальчишками, мы посещали воскресную школу. Как-то раз ректор – гадкий человек по имени Филипп де Воторт, чтоб ему вечно жариться в пекле, – сказал нам, что псалмы Давида – самая прекрасная музыка на свете. Саймон спросил, откуда ему это известно. А священник ответил, что может судить о таких вещах, поскольку обладает знаниями и опытом. Но когда он запел, голос его был подобен скрежетанию ржавого лезвия. Мне не поняли ни одного слова – ведь пел он на латыни. И тогда я поднял руку и сказал, что его псалмы вовсе не так красивы, как песенка про лето, которую поет нам мама. Священник жестоко отхлестал меня розгой по рукам. Я плакал от боли и взвизгивал каждый раз, когда розга опускалась на мои пальцы. Сквозь слезы я бормотал: «Почему вы наказываете меня?! Ведь я сказал правду!» За это меня наказали еще раз. Но как только мы вышли из церкви, братья хлопнули меня по спине и трижды прокричали «ура!» в мою честь на рыночной площади. А когда мы подходили к Крэнбруку, они подняли меня на плечи – отец видел, как они внесли меня в дом. Он перестал смазывать ось мельничного колеса жиром, вытер руки и направился к нам. Когда братья рассказали ему о том, что произошло, он сказал: «Джон, ты хороший парень. Никогда не забывай, что голос твоей матери чистым и приятным сделал сам Господь. Но Господь не создавал священников – он создал людей. Некоторые из них – хорошие люди, другие – дурные. И единственный способ разобраться – сказать им правду. Сегодня за ужином ты будешь разрезать мясо – это твоя награда».
От воспоминаний меня отвлек скребущий звук в темноте. От испуга я затаил дыхание, но звук повторился.
Здесь, над каменными фигурами фасада собора, рядом со мной был кто-то еще.
Я подвинулся и вытянул руку – а вдруг этот кто-то опасен? Но он не пытался скрыть свое присутствие. Я слышал, как он потирает руки, пытаясь согреться, и кашляет. Через минуту он запел:
Весело бывает летом,
Все залито солнца светом.
Но зима уже близка,
Скоро будут холода…
Я похолодел от ужаса.
– Кто здесь? Кто ты?
– Ты знаешь меня, Джон, – ответил голос, очень похожий на мой.
– Кто ты?
– Они зовут меня Джоном…
– Как ты сюда попал? Ты был каменщиком?
– Ты знаешь, кто я…
– Ты Джон Комб? Тот, кто работал со мной в Солсбери, а потом отправился к кругу гигантов?
– Нет. Я родился в Крэнбруке, а сейчас живу в Рейменте, в усадьбе Рей.
Я лишился дара речи.
– Нет! Это я! Ты самозванец!
– Нет. Я – это ты!
– Убирайся прочь! – закричал я и услышал, как мой голос отдается от каменных стен. Горький вопль вернулся ко мне, отразившись от крыши собора. Я отодвинулся чуть дальше.
– Тебе от меня не избавиться, – произнес голос.
Я услышал шепоты мужчин и женщин в соборе – казалось, меня окружают десятки тысяч призраков. Их отчаяние буквально сочилось сквозь камни.
– Где мой брат?
– Я оставил его в доме кузнеца Ричарда – ты же знаешь…
– И где он сейчас?
– Я не знаю, потому что этого не знаешь ты.
– Ты говоришь не так, как я.
– Меня не мучает и твоя боль – из-за той ссадины, под правой рукой…
Теперь мне казалось, что голос звучит отовсюду. Я попытался лягнуть его правой ногой, но ощутил лишь пустоту и скользкую поверхность свинцовой крыши.
– Господи Иисусе, помоги мне, – пробормотал я.
– Наша мать поет лучше священника, – сказал голос.
– Прекрати! – крикнул я, но голос снова запел:
– Весело бывает летом…
Я снова лягнул его ногой и снова не ощутил ничего, кроме каменного парапета.
Я рухнул на колени, прижался лбом к холодному свинцу и начал молиться:
– О Мария, Матерь Божия, и святой Лазарь, чей праздник наступит завтра, и святой Петр, защитник этой церкви, спасите меня от этого безумия!
– Я – твоя совесть, Джон.
Я потерялся, как моряки на дрейфующем судне. Я рухнул в мрачнейшее море.
– Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли…
– Прекрати! Прекрати это! – кричал я, колотя кулаками по парапету. Я разбил костяшки пальцев, и они болели так же сильно, как в тот день, когда священник наказал меня.
Я чувствовал, что рядом кто-то есть, кто-то ждет… Камни шептались…
– Ты не получишь мою душу, – пробормотал я. – Ты не получишь мою душу!
– Разве ты не понимаешь, что почти ничего не сделал, чтобы заслужить царствие небесное?
– Я… Я пытался спасти ребенка…
– Но именно из-за тебя младенец погиб в пламени, – ответил голос. – Теперь умрет и кузнец, и его дочь, и ее ребенок.
– Мне так жаль… Мне очень жаль…
– Что ты сделаешь, чтобы это исправить?
– Как это исправить? В мире столько дурного и неправильного… Как я могу склеить все разбитые горшки в этом городе, вернуть все исчезнувшие улыбки, залечить все разбитые сердца и прикушенные языки? Как я могу исправить творение Господа, если этого не смог даже сам Он?
Наступила тишина.
– Почему ты думаешь, что Господу нужно только совершенство? – спросил голос. – Если ты веришь, что все на небесах и на земле создано Господом, то почему не веришь, что он создал грех? Сожаления? Неудачи? Как ты думаешь, кто создал проклятие?
– Я верю в милосердие Господа…
– Разве не веришь ты в то, – продолжал голос, – что если бы Бог желал совершенства своего творения, то этого не случилось бы мгновенно и радостно? Как могла бы существовать праведность, если бы не было греха?
– Как могу я исправить то, что совершил?
Голос молчал. Я услышал ответ через несколько минут, которые показались мне вечностью.
– У тебя есть семь дней на то, чтобы спасти свою душу. Если ты покоришься мне.
