– Какое слово пришло вам на ум, когда вы вошли?
– Безнадежность.
– Так я и думал. Ничего, это пройдет.
– Сколько здесь проживает человек?
– Ни одного. Это убежище на крайний случай. Кухня, правда,
работает ежедневно, кормит людей обедом и ужином, но подвал – не приют. Спасибо
церкви, разрешает нам пользоваться им в непогоду.
– Тогда где они все живут? – не отступал я.
– Кое-кто самовольно занял брошенный дом. Таких считают
счастливчиками. Некоторые ночуют прямо на улицах или в парках. Бывает, спят на
автобусных станциях или под мостами. Но выжить в подобных местах можно только
при соответствующей погоде. Нынешняя ночь для многих могла стать последней.
– А приюты?
– Разбросаны по городу. Всего их около двух десятков: одни
существуют на деньги частных фондов, другие содержатся городскими властями,
вот-вот закроются два заведения, за что мы очень “благодарны” новому бюджету.
– На сколько коек они рассчитаны?
– На пять тысяч.
– А всего бездомных?
– Это вечный вопрос. Уж больно непросто их подсчитать. Более
или менее верной представляется цифра десять тысяч.
– Десять тысяч?!
– Да, и это только те, кто обитает на улице. Но ведь раза в
два больше людей живут у знакомых или друзей в постоянном страхе потерять крышу
над головой.
– Получается, по крайней мере пять тысяч вынуждены ночевать
под открытым небом? – Я не мог в это поверить.
– По крайней мере.
Подошедший доброволец попросил сандвичи. Мы споро
приготовили пару дюжин и вновь принялись изучать окружающих. Внезапно дверь
распахнулась, и в подвал вошла молодая женщина с младенцем на руках. За ней по
пятам следовали трое малышей постарше, на одном не было ничего, кроме трусиков
и разномастных носков. Даже ботинок не было. С плеч ребенка свисало грязное
полотенце. Остальные были обуты, но с одеждой дела обстояли не лучше.
Младенец, похоже, спал.
Попав в тепло, мать оцепенела, не зная, куда податься.
У столов не осталось свободных мест. Через мгновение она
оправилась и повела свой выводок к еде. Улыбаясь, к женщине подошли два
добровольца. Один устроил семейство в углу поближе к кухне и принес тарелки с
супом, другой, помогая согреться, заботливо укрыл одеялами.
Мы следили за развитием событий. Поначалу я устыдился
собственного любопытства, но вскоре заметил, что на нас с Мордехаем никто не
смотрит.
– Что с ней будет, когда снегопад кончится? – негромко
спросил я у Грина.
– Кто знает! Спросите у нее самой.
Совет отрезвил меня. В данный момент я не был готов замарать
свои белые ручки.
– Вы заходите в окружную ассоциацию адвокатов?
– Бывает. А в чем дело? – удивился я.
– Да так просто. Коллегия много делает для бездомных, и без
всякого вознаграждения.
Он явно закидывал удочку, но меня так легко не поймаешь.
– Моя специальность – дела, по которым суд выносит смертный
приговор, – гордо сообщил я, не очень покривив при этом душой.
Четыре года назад я помогал одному из компаньонов фирмы
готовить речь в защиту заключенного, ожидавшего в камере техасской тюрьмы
исполнения приговора. Фирма взяла на себя обязательство оказывать заключенным
этой тюрьмы безвозмездную юридическую помощь, а драгоценное время, затраченное
на подобную благотворительность, в подбивку не включишь.
Я продолжал посматривать на сидевшую в углу мать с Детьми.
Малыши набросились на печенье, суп остывал. Молодая женщина не обращала
внимания на еду.
– У нее есть куда пойти после подвала? – поинтересовался я.
– Скорее всего нет, – ответил Грин, покачивая ногой. – Вчера
список остро нуждающихся хотя бы во временном прибежище насчитывал пятьсот
фамилий.
– Во временном? – переспросил я.
– Именно так. Для замерзающих бродяг в городе существует
лишь один приют, да и тот власти открывают, когда температура падает ниже нуля.
Приют для нее единственный шанс, но, боюсь, этой ночью там и ступить-то некуда.
А только снег начнет таять, на дверях появится замок.
Добровольцу, который ловко управлялся с овощами, срочно
потребовалось уйти. Поскольку из свободных на данный момент помощников ближе к
его рабочему месту находился я, мне и предложили встать на замену. В течение
следующего часа Мордехай делал сандвичи, а я шинковал морковь под бдительным
взором мисс Долли, члена церковного совета, уже более одиннадцати лет
отвечавшей за питание бездомных. Кухня была ее детищем. Я сподобился быть
допущенным в святая святых. Наблюдательная мисс Долли не преминула заметить,
что летящие из-под моего ножа пластинки сельдерея чересчур крупные, и я
мгновенно исправился. Белый фартук Долли сверкал первозданной чистотой,
сознание значимости возложенных на нее обязанностей наполняло распорядительницу
чувством законной гордости.
– Наверное, видеть этих людей вошло у вас в привычку? –
обратился я к Долли.
Мы стояли у плиты, прислушиваясь к перебранке, смолкшей,
однако, после вмешательства Мордехая и молодого священника.
– Да Бог с вами, милый, – откликнулась Долли, вытирая
полотенцем руки. – Смотрю на них, и сердце разрывается. Но, как сказано в
Писании, “счастливы те, кто утешает обездоленных”. Это и придает мне силы. –
Мягким, домашним движением она помешала суп в кастрюле. – Курица сварилась.
– И что теперь?
– Нужно достать ее и положить на тарелку. Когда остынет,
вынуть из нее кости.
Предложенная Долли технология превращала прозаическое
занятие в высокое искусство.
Овладевая им, я чувствовал, как у меня горят пальцы.
Глава 8
Вслед за Мордехаем я поднялся по темной лестнице в алтарную
часть.
– Смотрите под ноги, – едва слышно предупредил он, толкнув
створчатые двери.
Храм был полон людей, застывших в причудливых позах. Спали
на длинных деревянных скамьях. Спали на полу под ними. Спали в центральном
проходе, почти впритирку.
И с переполненных хоров доносился храп. Матери тихо
увещевали беспокойных детей.
