– Видишь ли, Майкл, – он впервые обратился ко мне по имени и
на ты, – бездомные как бы лишены голоса. Их никто не слышит, до них никому нет
дела, и помощи они ни от кого не ждут. Попытка добиться положенных им льгот по
телефону заканчивается ничем: трубку просто кладут на стол. У многих Нет даже
почтового адреса. Чиновникам на все наплевать, они надувают тех людей, которым
должны оказывать помощь. Поднаторевший в схватках социальный работник в
состоянии заставить их по крайней мере выслушать себя, а то и полезть в папку.
Но если трубку снимет юрист да еще рявкнет в нее что-нибудь грозное об
ответственности должностного лица перед законом, тут они начинают суетиться,
как тараканы, и дело сдвигается с мертвой точки. Из боязни потерять кресло
чиновник готов разбиться в лепешку. “Как вы сказали, у него отсутствует адрес?
Ничего страшного, перешлите чек ко мне, я сам его вручу вашему клиенту”…
Мордехай размахивал руками, повышая голос. Он оказался
весьма красноречивым оратором. Я представил, как убедительно звучали бы его
слова для жюри присяжных.
– А вот другая история, – продолжал он. – Около месяца назад
один мой клиент пришел в бюро социальной помощи, чтобы заполнить форму на
получение льгот – обычное дело. Ему за шестьдесят, страдает хроническими болями
в позвоночнике. Если десять лет подряд ночевать на скамейках парка, заболит не
только спина. Два часа старик простоял в очереди у входа, вошел, прождал еще
час перед окошком, а когда наконец раскрыл рот, чтобы изложить свою просьбу,
секретарша – бездушная тварь, у которой, видите ли, было в тот день дурное
настроение, – вылила на него ушат грязи, не забыв упомянуть и про ужаснувший ее
запах. Естественно, старик оскорбился и ушел. Явился ко мне, я тут же сел на
телефон. В результате три дня назад в этом чертовом бюро состоялся маленький
спектакль. Мы явились туда вместе, он и я, а там нас уже ждали: секретарша, ее
начальник, его начальник, директор всей конторы и крупная шишка из управления
социальной помощи. Стоя лицом к лицу с моим клиентом, секретарша зачитала целую
страницу извинений. Ах, как трогательно она говорила! Мне вручили нужные
бланки, причем присутствовавшие в один голос заявили, что просьба моего клиента
будет рассмотрена незамедлительно и со всем вниманием. Вот это и есть торжество
справедливости, Майкл, вот это и есть закон улицы. Главное – сохранить
достоинство.
Последовала вторая история, третья… Конец у всех был один: с
помощью бессребреников изгои общества одерживали победу за победой. О
поражениях Мордехай не обмолвился ни словом – сейчас его задачей было заложить
прочный фундамент нашего сотрудничества.
Я забыл о времени. Он так и не вспомнил о своей почте.
В обратный путь мы тронулись, наверное, за час до
наступления темноты – самое подходящее время вернуться в маленький уютный
подвал, пока его не заполонила уличная орда. Присутствие Мордехая вселяло в
меня уверенность и спокойствие.
Пока нас не было, мисс Долли вновь умудрилась раздобыть
цыплят. Исходившие паром, они дожидались меня.
В час пик к нам присоединилась Джоанна, жена Мордехая, такая
же бодрая и обходительная, как и он, и почти такая же крупная. По ее словам,
под стать родителям вымахали и сыновья – оба за метр девяносто. В
семнадцатилетнем Кассиусе, восходящей звезде баскетбола, было больше двух,
когда его жизнь оборвала пуля.
Домой я отправился за полночь.
Ни Онтарио, ни его семейства увидеть мне так и не удалось.
Глава 10
Воскресное утро началось с телефонного звонка Клер. Она
потревожила меня, чтобы сообщить, когда рассчитывает быть дома. Я предложил
поужинать в нашем любимом ресторане, однако, сославшись на отсутствие
настроения, Клер отказалась. Спрашивать о том, что случилось, я не стал. Мы оба
давно отвыкли от сантиментов.
Поскольку мы жили на третьем этаже, я пробовал убедить
доставщика воскресной “Вашингтон пост” оставлять газету у двери квартиры.
Однако ничего не получилось: в большинстве случаев за порогом было пусто.
Метеопрогноз обещал на сегодня три градуса мороза.
Одевшись после душа потеплее, я только собрался сбегать за
газетой, как услышал выпуск теленовостей. До меня не сразу дошло, о чем говорит
ведущий. Я зашел на кухню и прибавил звук. Ноги внезапно стали ватными.
В субботу около одиннадцати часов вечера полицейский патруль
заметил в районе Форт-Тоттен-парка небольшой автомобиль, примерзший к асфальту.
В машине были обнаружены тела четырех детей и молодой женщины. Смерть наступила
от удушья. По мнению полиции, жившая в машине семья ради тепла не выключила
двигатель, а проходивший мимо снегоуборщик намертво забил выхлопную трубу
снегом.
Две-три незначительные детали и никаких имен.
Хлопнув дверью, я выскочил на улицу и, чудом сохраняя
равновесие на обледенелом асфальте, ринулся к киоску, стоявшему у перекрестка
Пи-стрит и Висконсин-авеню. Задыхаясь от ужаса, вырвал из рук продавца газету.
Заметка, явно вставленная в последнюю минуту, начиналась в самом низу первой
полосы. Имен не было и здесь.
Лихорадочно отшвырнув первую половину газеты, принялся
искать продолжение во второй. Четырнадцатая полоса: обычный полицейский
комментарий со стандартным предупреждением об опасности засорения выхлопных
труб. Но сообщались и более значимые мелочи: матери по имени Лонти Бертон
оказалось всего двадцать два года, младенца звали Темеко, двухлетних близнецов
– Алонсо и Данте. Старшим, как я уже догадался, был Онтарио.
Похоже, я невольно вскрикнул, потому что совершавший
утреннюю пробежку мужчина кинул в мою сторону испуганный взгляд. Сжимая в руке
газету, я медленно зашагал прочь.
– Простите! – послышался сварливый голос. – А заплатить вы
не желаете?
Я продолжал идти.
– Эй, парень! – Продавец догнал меня и шлепнул по спине.
Даже не оглянувшись, я бросил на асфальт пятидолларовую
бумажку.
Недалеко от дома я прислонился к кирпичной ограде роскошного
особняка, тротуар перед которым был тщательно очищен от снега и льда, и
перечитал заметку – медленно, вдумчиво. Вдруг я что-то не понял, вдруг им
посчастливилось избежать трагической развязки? Мысли у меня путались, из лавины
вопросов самыми тяжелыми были: почему они не вернулись в приют и неужели
младенец так и умер в моей куртке?
Поиск ответов причинял мучительную боль, я с трудом двинулся
дальше. Грудь сдавливало чувство вины. Почему я ничего не сделал еще тогда, в
пятницу? Ведь можно было привезти мать с детьми в мотель, обогреть и накормить
их.
