Я не мог решить, стоит ли торопиться или лучше выполнить
приказ не спеша. Что, если соотношение между двумя цифрами его не устроит?
Похоже, разумнее не пороть горячку. Ведь и так абсолютно ясно: мы, богатеи,
заколачивая кучу денег, отдаем бедным жалкие крохи. Кроме того, я понимал: чем
дольше длится наше пленение, тем больше у полиции времени на подготовку к
освобождению, тем искуснее она его проведет.
Мистер не угрожал, что каждый час будет убивать по
заложнику. Он не требовал выпустить из тюрьмы своих дружков. Ему вообще ничего
не было нужно.
Я мешкал. Маламуд возглавил список, а в самом конце его
оказался пришедший в фирму три года назад Колберн с какими-то восемьюдесятью
шестью тысячами. Неприятно удивил тот факт, что мой приятель Барри Нуццо
заработал на одиннадцать тысяч больше, чем я. Это мы с ним еще обсудим.
– Округленно общий доход составляет три миллиона долларов, –
доложил я Мистеру, который, сжимая красный проводок, опять вроде задремал.
Он медленно покачал головой:
– А бедным?
– Пожертвований роздано на сто восемьдесят тысяч.
– Плевать я хотел на пожертвования. Не ставь меня и людей,
живущих на улицах, в один рад с теми, кто шляется по концертным залам и
синагогам, по клубам, где белые баловни судьбы устраивают аукционы изысканных вин
или автографов знаменитостей, бросая пару долларов в кружку бойскаута. Я говорю
о еде. Еде для голодных, что живут в одном городе с вами. Еде для младенцев,
которые, пока вы делаете миллионы, кричат по ночам от голода. Как насчет просто
еды?
Он смотрел на меня. Я смотрел на аккуратную стопку бумаг.
Врать было нельзя.
– В городе есть сеть общественных кухонь, – продолжал
Мистер, – там бедняки и бездомные могут подкрепиться. Сколько денежек твои
приятели передали этим кухням?
Хоть один из вас?
– Передали, но не напрямую, – начал я. – Некоторые
благотворительные организации…
– Заткнись! – Он поднял пистолет. – А приюты, где мы спим,
когда на улице мороз? Сколько ночлежек числится в твоих бумагах?
– Ни одной. – Находчивость мне изменила.
С пугающей стремительностью Мистер вскочил на ноги,
опрокинув кресло.
– А больницы? У нас есть больнички, куда приходят доктора,
честные добрые люди, тоже привыкшие к хорошим заработкам, и жертвуют своим
временем, чтобы облегчить страдания неимущих. Денег за это они не берут. Раньше
правительство помогало платить арендную плату, подкидывало медикаменты и
оборудование. Но теперь чиновники про нас забыли. Сколько вы отдали больницам?
Рафтер взглянул на меня так, будто я должен был найти выход.
К примеру, покопаться в бумагах и с внезапным удивлением вскричать: “Черт
возьми, гляньте-ка! Оказывается, кухням и больницам мы передали полмиллиона
долларов!”
На моем месте он бы так и сделал. Однако на моем месте был
я, и мне вовсе не хотелось получить пулю в лоб. Мистер Далеко не такой идиот,
каким кажется.
Он подошел к окну.
– Копов-то понагнали. – Сказано было негромко, но слышно. –
Машин “скорой” тоже хватает.
Самого его происходящее на стоянке не волновало. Обойдя
стол, Мистер приблизился к шеренге. В гипнотическом сосредоточении заложники
ловили каждое его движение. Он медленно поднес пистолет к носу Колберна:
– Сколько денег ты отдал больницам?
– Нисколько. – Колберн, прикрыв глаза, готов был
расплакаться.
У меня перехватило дыхание.
– А общественным кухням?
– Нисколько.
– Приютам?
– Нисколько.
Вместо того чтобы выстрелить, Мистер перевел оружие на
Нуццо. Вновь прозвучали три вопроса. Получив от Барри такие же ответы, он
шагнул к его соседу. Все повторилось.
Следующий. Следующий. Следующий. К нашему разочарованию,
Рафтер тоже остался в живых.
– Три миллиона долларов, – с отвращением бросил Мистер, – и
ни цента больным или голодающим. Какие же вы ничтожества!
Я понял, что он никого не собирается убивать. Где уличный
бродяга может раздобыть динамит? Кто научит его им пользоваться?
* * *
В сумерках Мистер сказал, что хочет есть, и распорядился
сообщить боссу, чтобы тот послал за супом в методистскую церковь на Семнадцатой
улице. Там, объяснил он, кладут больше овощей, отчего навар гуще. Да и хлеб не
такой черствый, как на других кухнях.
– Общественные кухни работают на вынос? – изумился Рудольф
из динамика.
* * *
– Делай что тебя просят, Рудольф! – рявкнул я. – И пусть
принесут на десятерых!
Мистер велел мне положить трубку.
Я представил, как в сопровождении группы полисменов наши
люди мчатся в час пик через весь город к крошечной столовой при церкви, где
склонившиеся над тарелками бездомные в негодовании пытаются понять, что
происходит.
“Десять порций на вынос, и побольше хлеба!”
Мистер направился к окну; застрекотал вертолет. Мистер
слегка раздвинул планки жалюзи, посмотрел вниз, сделал шаг назад и подергал
себя за бороду. Ситуация требовала осмысления. Зачем потребовался вертолет?
Раненых эвакуировать?
Амстед, более часа беспрестанно переминавшийся с ноги на
ногу, наконец не выдержал:
– М-м… сэр, извините, но мне действительно необходимо выйти
в… комнату для мальчиков.
– Комната для мальчиков? – Мистер продолжал пощипывать
бороду. – Это еще что такое?
– Мне хочется писать, сэр. – Амстед был похож на
третьеклассника. – Я больше не могу терпеть.
Оглянувшись, Мистер обнаружил невинно стоящую на кофейном
столике фарфоровую вазу. Взмахом пистолета он приказал мне развязать Амстеда.
– Вот тебе комната для мальчиков.
Амстед выкинул свежие цветы. Пока он, повернувшись к нам
спиной, довольно долго стоял над вазой, его коллеги внимательно изучали пол.
Дождавшись окончания процедуры, Мистер приказал передвинуть стол вплотную к
окну.
Как и почти вся мебель в здании, шестиметровый стол был
сделан из добротного ореха, и, отвоевывая сантиметр за сантиметром, мы
преодолели расстояние, отделявшее его от окна.
