Я представился, и Глория сунула мне в руки нож, попросив
помочь с луком. Какой юрист, работающий ради идеи, отказался бы на моем месте?
Мне приходилось заниматься подобным у Долли, сообщил я и,
утирая слезы, принялся рассказывать о деле, над которым работаю.
– Делами мы не занимаемся, – бросила Глория. – Мы просто
кормим бездомных. Имен при этом не спрашиваем.
Добровольный помощник принес мешок картофеля. Мне было пора.
Поблагодарив за лук, Глория взяла копию списка и обещала что-нибудь разузнать.
Все мои передвижения по городу были четко спланированы, за
короткое время предстояло опросить множество людей.
Я поговорил с врачом клиники для бездомных – там хранились
данные на каждого пациента. Он пообещал: к понедельнику секретарша сверится с
компьютером и сообщит мне, если найдет хотя бы одно имя из списка.
Я отчаевничал с католическим священником храма Искупления
грехов. Святой отец внимательнейшим образом изучил все семнадцать фамилий, но
помочь оказался не в силах.
– Слишком много проходит передо мной людей, – посетовал он.
В Коалиции борцов за свободу, занимавшей просторное здание,
сооруженное еще в прошлом веке, случилась единственная за день неприятность,
правда, не очень крупная. К одиннадцати часам за тарелкой бесплатного супа
выстроилась длинная очередь. Я направился прямо к входу, чем вызвал бурное
негодование. Послышались оскорбления. Голодные имеют право на злость. Но неужели
меня трудно отличить от бездомного? Доброволец небольшими группами пропускал
людей в помещение. Железной рукой он грубо оттолкнул меня, бесцеремонного
нарушителя.
– Да не нужен мне суп. Я ваш юрист.
Мои слова возымели действие: в мгновение ока из ненавистного
белого хама я превратился в друга и защитника и был с почтением пропущен.
Командовал кухней преподобный отец Кип, энергичный коротышка
в красном берете, встречаться нам прежде не доводилось. Когда он узнал, что а)
я адвокат; б) семья Бертонов – мои клиенты; в) от их имени я собираюсь подать в
суд и г) в случае победы потерпевшим выплатят компенсацию, его воображением
завладели деньги. Потратив впустую целых полчаса, я твердо решил спустить на служителя
Божия свирепого Мордехая.
Я позвонил Меган и отказался от совместного обеда, дескать,
нахожусь на противоположном конце города и выбиваюсь из графика встреч. На
самом деле опасался, что за ее приглашением кроется желание пофлиртовать.
Привлекательная, умная и, безусловно, достойная любви, Меган была сейчас очень
далека от меня. Последний раз я ухаживал за девушкой лет десять назад и не знал
современных правил.
Меган сообщила прекрасную новость: Руби не только высидела
на двух собраниях, но и заявила, что на протяжении суток не прикоснется к
наркотику. Меган слышала это собственными ушами.
– Сегодня ей нельзя оставаться на улице, – сказала
директриса. – За двенадцать лет она не прожила без дозы и ДНЯ.
Но куда я мог устроить Руби? У Меган были кое-какие
соображения.
Вторая половина дня оказалась не менее бесплодной, чем
первая. Я узнал адреса всех вашингтонских приютов, перезнакомился с массой
народа и раздал уйму визиток – все.
Из выселенных со склада удалось отыскать только одного –
Келвина Лема. Если исключить Девона Харди и Лонти Бертон, то в списке остается
четырнадцать человек, провалившихся как сквозь землю.
Закоренелый бродяга наведывается в приют, чтобы поесть,
раздобыть обувь или одеяло – и бесследно исчезнуть.
Ему не нужна помощь, он не жаждет общения. Эти четырнадцать
не были таковыми. Месяц назад они имели жилье и исправно вносили арендную
плату.
Терпение, внушал мне Мордехай, уличный адвокат должен
обладать терпением.
Руби встретила меня сияющей улыбкой: почин положен.
Меган уговорила ее провести ночь под крышей. Руби с
неохотой, но согласилась.
Мы покатили на запад, в Виргинию. Задержавшись в небольшом
торговом центре, купили зубную щетку, пасту, шампунь, сладости. В Гейнсвилле я
обнаружил мотель, где за сорок два доллара сдавался одноместный номер.
Руби осталась в нем со строжайшей инструкцией держать дверь
на замке до самого утра.
В воскресенье я приеду.
Глава 28
Ночь. Суббота. Конец февраля плавно перетекал в начало
марта. Я чувствовал себя молодым, свободным, не столь богатым, как три недели
назад, но и не нищим. Шкаф набит прекрасной одеждой, которой я не пользуюсь.
Двухмиллионный город полон прекрасных девушек, которые мне не интересны.
Сидя перед телевизором с бутылкой пива и пиццей, я был почти
счастлив. Появление на публике могло привести к встрече со знакомым, и тот
обязательно воскликнул бы: “Эй, да разве ты не за решеткой – я видел в газете
твое фото!”
Звонок к Руби чуть не свел меня с ума. После восьмого гудка
я готов был рвануть в Виргинию. Наконец Руби подошла к телефону и восторженно
пропела, что просто наслаждается жизнью: простояла час под душем, съела полкило
конфет и теперь вся в телевизоре. Покидать номер и не думает.
* * *
В двадцати километрах от столицы, в крошечном городке, где
ни я, ни она не знали ни души, достать наркотики было невозможно. Я вполне мог
гордиться собой.
Сотовый телефон на пластиковом ящике рядом с пиццей внезапно
запищал.
– Как поживаешь, арестант? – услышал я очень приятный
женский голос.
Клер.
– Привет. – Я приглушил телевизор.
– С тобой все в порядке?
– Со мной все великолепно. А как ты?
– Аналогично. Увидела в утренней газете твою улыбку и
немножко испугалась.
Клер читала только воскресный выпуск. Значит, газету ей
кто-то подсунул. Может, тот тип, что отвечал по ее телефону. Интересно, сейчас
Клер тоже с ним?
– Вышло довольно занимательно. – Я рассказал об аресте и
тюрьме.
Клер явно хотела поговорить. Похоже, кроме меня, собеседника
не нашлось, и – невероятно! – она искренне встревожилась:
– Чем грозит обвинение?
– Кража со взломом тянет на десять лет, – буркнул я, ликуя в
душе от ее беспокойства.
– Из-за досье?
– Да. Но никакой кражи не было.
