– Давайте исходить из предположения, что досье находится у
вас, что из фирмы его вынесли именно вы. Если вы согласитесь в моем присутствии
вернуть досье законному владельцу, то я склонен оценить ущерб долларов в сто.
Для улаживания дела хватит двух подписей. Естественно, вам придется начисто
забыть почерпнутую информацию.
– А если я не верну досье?
* * *
– В таком случае ценность его значительно возрастет, а вы
предстанете перед судом по обвинению в краже со взломом. Если прокурор убедит
присяжных в своей правоте и они признают вас виновным, то от меня будет
зависеть только выбор меры наказания.
Суровая складка на лбу, потяжелевший взгляд подтверждали:
виновный понесет заслуженную кару.
– Кроме того, вы потеряете право на занятие юридической
деятельностью.
– Ясно, сэр. – Я почувствовал себя загнанным в тупик.
Откинувшись на спинку кресла, Мордехай впитывал каждое
слово.
– В отличие от остальных дел, назначенных к слушанию на
сегодня, в вашем ключевую роль играет фактор времени, – заявил Киснер. –
Похищенная информация может стать предметом судебного разбирательства по
гражданскому иску. Данный вопрос находится в ведении другого судьи. Мне бы
хотелось разрешить уголовный аспект проблемы до того, как вы погрузитесь в
дебри гражданского процесса. Опять-таки, повторяю, если исходить из
предположения, что досье у вас.
– Каким временем мы располагаем? – поинтересовался Мордехай.
– Думаю, двух недель вам хватит для принятия решения.
Мы с Мордехаем вернулись в зал, где провели час, в течение
которого ровным счетом ничего не произошло.
С группой юристов в зале появился Тим Клаузен. Нас он
заметил сразу, но не подошел. Мордехай встал, как он выразился, поразмять кости
и минут через пять загнал журналиста в угол, где объяснил, что здесь находятся
представители “Дрейк энд Суини”, которые, наверное, жаждут поделиться
впечатлениями с прессой.
Клаузен устремился к последней скамье. Послышались громкие
голоса. Рафтер, его подчиненный и журналист двинулись на выход, чтобы закончить
спор в коридоре.
Предварительное слушание, как я и предполагал, закончилось.
Киснер изложил суть предъявленных обвинений, я отказался от признания вины,
подписал какие-то документы и торопливо покинул зал. Рафтера простыл и след.
* * *
– О чем вы говорили с Киснером до того, как мы вошли в
кабинет? – спросил я Мордехая в машине.
– О том же, что он сказал тебе сам.
– С ним трудно иметь дело.
– Он отличный судья, много лет был адвокатом по уголовным
делам. Вряд ли стоило ожидать, что он проявит сочувствие к юристу, совершившему
кражу, тем более у коллеги.
– Какой срок мне грозит, если жюри признает меня виновным?
– Он не сказал. Но срок будет.
На перекрестке вспыхнул красный, за рулем, слава Богу, был
я.
– Хорош защитничек! Что же делать?
– В нашем распоряжении две недели. Не нужно пороть горячку. Слишком
рано.
Глава 33
В утреннем выпуске “Вашингтон пост” на первых двух полосах
поместила впечатляющие статьи.
Первая статья представляла обещанное продолжение – полную
трагизма историю жизни Лонти Бертон, написанную главным образом со слов бабки,
хотя, помимо нее, журналисты допросили двух теток, последнего работодателя,
служащую социальной сферы, бывшего учителя, а также мать и братьев, находящихся
в тюрьме. С типичной для солидной газеты напористостью не стесненная в
средствах “Вашингтон пост” проделала огромную работу, собрав именно те факты,
которые были нам необходимы в суде.
Никогда не знавшая замужества мать родила Лонти в
шестнадцать лет. Старший брат появился на свет годом раньше, младший – годом
позже. Отцы у детей были разные, причем мать категорически отказывалась назвать
имена.
Лонти росла в неблагополучных кварталах на юго-восточной
окраине столицы. Ее неугомонная мать меняла тюремные камеры как перчатки,
оставляя девочку на попечение бабки или теток. В двенадцать лет Лонти бросила
школу и пошла по накатанной матерью дорожке: наркотики, приятели, мелкие кражи.
Девушка сменила десяток мест, где работала практически даром. Да и гнали ее
оттуда – она не могла справиться даже с самым простым заданием.
Много интересного поведали полицейские архивы: в
четырнадцать Лонти была арестована за кражу в магазине и предстала перед судом
для несовершеннолетних. Через три месяца новый арест за появление в
общественном месте в нетрезвом виде – и новый суд. То же самое через семь
месяцев. Спустя два года Лонти заключают под стражу за проституцию; суд
признает ее виновной, но оставляет на свободе. Очередной арест и суд за кражу
из магазина плейера – очную, со взломом, – и опять ей удается избежать тюрьмы.
В восемнадцать лет у Лонти появился Онтарио, в графе свидетельства о рождении
“Отец ребенка” – прочерк. Не проходит и двух месяцев, как молодую мать
привлекают к суду за проституцию и вновь ограничиваются порицанием.
В двадцать лет у Лонти рождаются близнецы, Алонсо и Данте;
отец неизвестен. В двадцать один год – Темеко, та самая девочка, которой мы
меняли подгузник.
Вдруг в беспросветном мраке жизни появляется луч надежды.
После рождения Темеко Лонти идет в общину Святой Марии – дневной приют для
женщин наподобие Наоми – и знакомится с социальной служащей Нелл Кейтер.
По словам мисс Кейтер, за месяц до трагической гибели Лонти
твердо решила поставить крест на бесславном прошлом и начать новую жизнь. Она
беспрекословно глотала противозачаточные таблетки, ходила на собрания анонимных
алкоголиков и наркоманов, самоотверженно борясь с пристрастием к зелью. Она
достигла поразительных успехов в учебе и мечтала о работе пусть с небольшим, но
стабильным доходом, который позволил бы содержать детей.
Мисс Кейтер подыскала Лонти место в крупном овощном
магазине: двадцать часов в неделю за пять долларов в час. Та прилежно, без
опозданий ходила на работу.
Как-то Лонти по секрету сообщила, что сняла крошечную
двухкомнатную квартирку. По долгу службы мисс Кейтер хотела взглянуть на новое
обиталище подопечной, однако Лонти наотрез отказалась дать адрес. Жилье,
пояснила она, незаконное – в брошенном доме. Крыша над головой, дверь с замком
и туалет в коридоре будут стоить сто долларов в месяц наличными, сказала Лонти.
