«Часы тикают. А я еще не сделал ничего великого… Другие в мои годы…»
Каждое утро он открывал глаза и понимал, что все сделанное вчера обнулилось ровно в полночь. Это подстегивало Олега, толкало на поиск новых знакомств, порождавших новые возможности. Только так он мог ощущать себя живым.
Стрелкин был странноват, но занимателен. С ним было интересно общаться. Некоторые его предложения, достаточно сомнительного свойства, Олег списывал на контузии и на ракию, изрядное количество которой употребляли они, встречаясь в сербской кафане «Академия». В том же заведении произошел случай, серьезно изменивший жизнь Олега впоследствии.
Будний день. Из посетителей в зале лишь Олег и его приятель по факультету. Дверь открывается, и в кафану, испуганно озираясь, бочком входит срочник в камуфляжном бушлате с большой спортивной сумкой:
– Парни, я это… того… из части, в общем, убег, мне б денег немного перехватить… Не выручите, а? Деды – все как на подбор с гор – достали дико… – Глаза бегают, голос затравленный. – Я отблагодарю! Вы не думайте… У меня тут есть кой-чё…
Он бросил сумку на пол. Внутри что-то залязгало, загрохотало.
Какая-то сила будто бы толкнула Олега в спину, он нагнулся, протянул руку…
В общем, Стрелкин тогда спас. Отмазал. А впоследствии стал направлять, подсказывать. У него был широчайший круг общения, кого-то с кем-то он знакомил, а с кем-то, наоборот, советовал не общаться, многозначительно кивая: «Ты меня понимаешь».
Во многом под его влиянием Олег и вступил в партию, забросив свой журнал и сконцентрировавшись на партийной газете. Уже тогда где-то на периферии сознания мелькала мысль: «А не Стрелкин ли и подослал того парня?» Частенько на передовой Олег задумывался о том, а как бы сложилась его жизнь, если бы тогда он не притронулся к той злосчастной сумке. Но когда на Донбассе началась война, именно Стрелкин был тем человеком, что помог десяткам, а может, и сотням партийцев попасть в Донецк и сформировать несколько ополченских батальонов.
Порывистый, импульсивный Стрелкин напоминал ему другого неудержимого авантюриста – генерала Черняева. Того самого, что, командуя отдельным Западно-Сибирским отрядом, по своей инициативе захватил Алма-Ату, Чимкент, Ташкент на территории Кокандского ханства, потом издавал газету «Русский мир», а в 1876 году, вопреки воле российского правительства, стремившегося мирно урегулировать Балканский кризис, отправился в Белград, где был сразу же назначен командующим сербской армией, уже вступившей в боевые действия против Турции. По сути, именно генерал Черняев втянул Россию в эту Балканскую войну. Его магнетизм сквозь толщу лет притягивал Олега, он прочитал о нем все, что мог найти в Интернете и Исторической библиотеке, и даже сделал героем своей дипломной работы…
Барабанная дробь капель по стеклу вырвала Олега из объятий прошлого. Он поднялся и принялся мерно вышагивать от двери к окну, считая сотни и тысячи шагов.
Здесь Олег прочувствовал буквальное значение фразы «пища для размышлений». После встречи с картавым эсбэушником внутри все бурлило и вибрировало. Нахлынул вал воспоминаний, ощущений, соображений. Да уж…
Предложение. Ведь и правда, рационально было бы уступить, но что-то внутри не позволяло этого сделать. Наверное, природное упрямство. А хамство, грубость, все, что задевало Олега, лишь питало и укрепляло это чувство. Каждое слово, каждый взгляд, что гвоздями вонзались в него в подвале, требовали отмщения, реванша. Они всплывали на рассвете и в полудреме вечернего сна, неожиданно приходили днем и не отпускали поздней ночью. Стояли перед глазами и со змеиной издевкой шипели на ухо: «А помнишь… и ты не ответил… ты позволил… ты стерпел…»
«Хотя этот пан Барвинский был близок, очень близок к успеху… Я не смог бы, даже если бы захотел… А я и не хочу… Или все же хочу?» Мучительный внутренний диалог выматывал его, он пытался убежать, скрыться, спрятаться во сне, но спать он не мог.
Бах! Олег с силой ударил ладонью по столу в тщетной попытке унять не дающих ему уснуть спорщиков в голове. Он упал на койку с жесткой кургузой подушкой, закинул руки за голову и прикрыл глаза.
«Лучше бы сидел дома, в Москве, что меня черт дернул… Что я тут делаю? Что?! Это не моя война… Да и вообще ничья… Искусственная, лживая… Все врут, все…»
С этими мыслями он провалился в беспокойное полузабытье, где все эти мысли обрели плоть и продолжили терзать его в обличье людей.
Утром, кое-как умывшись жалкой струйкой ржавой ледяной воды, он почувствовал себя чуть лучше. «А если я все же соглашусь?» Целый день эта мысль ходила за ним по пятам, он перекатывал ее языком, пробовал на вкус, но принять окончательное решение не мог. С утра он склонялся к одному, вечером же решительно стоял на противоположных позициях. Он складывал доводы на одну чашу весов, а контрдоводы на другую. Но и весы не могли помочь определиться, перевешивала та чаша, которую в данный конкретный момент предпочитало изменчивое настроение Олега.
Лишь один довод был неизменным. Маша. Он примерно представлял, что напишут о нем дома, если он примет предложение Барвинского и станет их послушной говорящей головой. Безразличен факт того, что напишут. Важно, что все это прочитает Маша… Она знает его и видит насквозь. От нее не спрятаться за красивыми, виртуозно сплетенными словами. Ей абсолютно не важно, на чьей он стороне. Для нее важно, чтобы он не изменял себе. А принять предложение картавого Карабаса и поступить в их кукольный театр – это именно что уступить, а значит, и изменить себе. А значит, и Маше. Этого она ему никогда не простит и такого нового Олега не примет. Именно эта мысль была той последней зацепкой, что заставляла Олега держаться. Он как будто бы висел над пропастью и в последнюю секунду должен был объяснять себе, почему еще рано разжимать пальцы. Но секунда эта растянулась на недели и месяцы.
Олег уставился на паучка, свисавшего с паутины, которой он увил покрытый пятнами зеленой плесени угол. Что-то внутри его перегорело, он больше не метался, одолеваемый сомнениями. Вот уже несколько дней он часами смотрел в точку, постепенно и сам в нее превращаясь. Теперь мысли внутри его головы стали неуклюжими, неповоротливыми, они лежали погруженные в вязкое желтоватое безразличие, где-то в глубинах его сознания, постепенно затягиваемого тиной. Забвение.
«Интересно, а все исторические персонажи, чьими биографиями, дневниками, мемуарами мы вдохновляемся, так же внутренне метались в сложных ситуациях? – лениво размышлял Олег. – Или все они были абсолютно уверены в своей правоте, у них всегда доставало сил стоять на своем, а потому и записаны они по праву в сонм героев и удостоены места на пьедестале Истории… Я же тот Сенька, что пытался надеть не свою шапку… Или же они были такими же людьми с сомнениями и неопределенностью в правильности выбора и лишь на бумаге, задним числом, обретали абсолютную уверенность и решительность? А в жизни они точно так же мучились под гнетом выбора, старались ускользнуть от его необходимости, часто шли против своей внутренней совести, а потом просто подверстывали события собственной жизни, свое мнение к нуждам текущего момента, истолковывая прошлое в максимально выгодном для себя свете?»
