Как только инспектор заехал на стоянку участка, зазвонил его мобильник. Номер был незнакомый.
– Могу я поговорить с уважаемым инспектором полиции Авраамом Авраамом?
Полицейский узнал этот голос, хотя не слышал его по крайней мере полгода. И пожалел, что взял трубку.
– Слушаю.
– Привет, Авраам-Авраам, говорит Ури-Ури из Шабак-Шабака. – Смех позвонившего путал, сбивал с толку – этакий детский хохоток. – Звоню вам по поводу пропавшего-пропавшего.
Инспектор отвел машину на стоянку и остался сидеть в ней.
– Вы со мной?… Не обижайтесь! Вы же знаете, я смеюсь только потому, что испытываю к вам дружеские чувства. С тех пор, как израильская полиция поставила на ведущие должности дамочек, следователи стали ужас как чувствительны, вам не кажется?
Авраам терпеть не мог этого человека, хотя никогда в жизни не встречал его. Полгода назад они разговаривали по поводу угонщика машин из деревни возле Шхема, пойманного в Бат-Яме. Общая служба безопасности Израиля, Шин-Бет, забрала это дело у полиции, потому что молодой палестинец подозревался также в незаконном нарушении границы и в принадлежности к террористической организации. Его брат, который был старше его на десять лет, отсиживал несколько лет в тюрьме по политическим мотивам. Уже тогда «Ури из Шабака» разговаривал с инспектором, как хозяин ресторана с последней посудомойкой, притом что небось был младше его и ниже по чину. И когда Аврааму было приказано переслать материалы расследования, собранные в результате многодневной работы, он не посмел возразить.
– Я хотел сообщить вам, что расследование о пропавшем подростке нас не интересует, – заявил Ури. – Мы провели собственные проверки и убедились, что ни о какой террористической акции речи нет. Но если при расследовании у вас всплывет хоть одна арабская буква, немедленно ставьте меня в известность, лады?
– Да, – выдавил Авраам.
– О’кей. Так называемое сотрудничество между различными ветвями безопасности.
Откуда это он звонит? Где на самом деле находится офис «Ури из Шабака»? Авраам Авраам подумал на мгновение, что в Израиле есть еще одна полиция, о которой он почти ничего не знает, – особая полиция, занимающаяся только арабами. Без участков, без номеров телефонов.
– Ладно. Вам чего-то еще надо?
Юношеский голос ответил:
– Да. Еще одно дельце. Сюрприз, приготовил его специально для вас. Готовы? Тут одна пичужка мне чирикнула, что вам непонятно, почему в Израиле не пишут детективов. Я прав?
По спине Авраама побежали мурашки. Не может того быть, чтобы Шабак прослушивал все, что говорится в кабинетах или по телефону у следователей полиции! Не может быть. Наверняка ему рассказал кто-то из коллег инспектора.
– Что? – переспросил он. – Не понял.
– Да. Птичка напела. Так вот, послушайте, мы устроили срочное заседание и обсудили это. И у нас теперь есть для вас официальный ответ. Хотите выслушать?
«Нет, – сказал инспектор про себя, – не хочу».
– Ответ таков: израильская полиция занимается мелочовкой, о которой никто ни говорить, ни книг писать не будет, – продолжил его собеседник. – И полицейские эти в большинстве своем талантами не блещут. Крупные дела переходят к следователям Шабака, а о нас никто ничего не знает. Те же, кто знает, держат язык за зубами. Усекли?
6
К концу рассказа голос пожилой женщины задрожал. Она описала свою мать – как та вылезает из старого автобуса на улице Иерусалима и как проливной дождь хлещет ей в лицо. Иногда в середине предложения женщина замолкала, пытаясь перехватить воздух и выровнять голос, но безуспешно. Может, надеялась, что они решат: она так разволновалась из-за рассказа, а не из-за того, что приходится читать его перед участниками семинара, стоя и вслух.
Зеев не помнил имени этой пожилой женщины, которая, казалось, вот-вот задохнется от волнения. Когда он увидел ее перед началом занятий, первой его мыслью было смыться. В этой комнатушке стояли десять стульев, расставленных по кругу, и она сидела на одном из них. По виду вроде из тех, кто ходит на кружок игры в бридж. Только когда через пару минут после него в комнату вошел мужик, примерно его ровесник, а за ним – две молодые женщины, представившиеся студентками, он решил, что останется.
Ее рассказ, как и ожидалось, завершился смертью старой матери. Как и ожидалось, она села, и на лице ее было теперь успокоение. Аплодисментов не последовало, потому что так было решено с первого занятия. И ни одна рука не поднялась. Все собравшиеся знали, что Михаэль не произнесет ни слова, но все равно уставились на него, сидящего в той своей обычной позе, в какой он всегда слушал, – ссутулившись, уткнув локти в колени, зажав лоб двумя кулаками и спрятав лицо от глаз участников семинара. Все пытались угадать, что он думает, чтобы попасть ему в тон. В комнате стояла тишина, и Михаэль не стал ее прерывать – он даже продлил ее. «Молчание – это важная реакция на рассказ», – сказал он на первом занятии.
– История, конечно, трогательная, но, как мне кажется, текст в яблочко не попал. Он похож на спортивную заметку. – Как и на прошлых встречах, молчание прервал тот мужик, Авнер, ровесник Зеева, который, когда они знакомились, представился журналистом. Уже на первом занятии он взял на себя роль плохого парня и получал удовольствие от дурацких реплик, которые бросал наперекор всем, даже Михаэлю. – Я не верю во внезапную смену чувств, обуявшую героиню в последнюю минуту. Слишком уж как-то механически. На протяжении всего рассказа мать ее злит, и вдруг раз – поворот на сто восемьдесят градусов. Нелогично.
Это была его обычная реакция. Авнер никак не понимал, отчего это люди меняются, и любая перемена в чувствах казалась ему внезапной и механической.
Вот интересно, как бы он объяснил изменения, происходящие в Зееве – то, что с ним творится начиная с прошлой недели? Авни больше, чем когда-либо раньше, терзало сомнение, может ли глубокая внутренняя перемена вообще быть понята. В без четверти восемь он позвонил в секретариат школы и сообщил, что болен, а весь вчерашний день после разговора в дюнах с инспектором Авраамом Авраамом провалялся в постели. Когда после обеда Михаль с Эли вернулись от ее родителей, он лежал в лихорадке. Спал. Может, и бормотал что-то во сне. Ночью Зеев проснулся, налил себе чаю с молоком, уселся в гостиной и стал ждать. Вокруг была тишина – три часа ночи, время, когда любой скрип из другой комнаты громом прокатывается по нервам. Очень постепенно он осознал, что со времени беседы с Авраамом и того дурацкого высказывания прошло больше двенадцати часов, а за ним никто не пришел и, видимо, уже не придет. Он мог бы подготовиться к занятиям, но все же решил пропустить работу. Мысль о ментах, входящих к нему в класс, вызвала оторопь. Он видел в своем воображении, как его в наручниках ведут по школьному двору, и из всех высоких окон на него пялятся учителя и ученики. В пять утра Зеев вернулся в кровать.
Почти весь день он провел в Тель-Авиве. Сходил на исторический английский фильм в кинотеатре «Лев». Был не в силах вернуться домой: по воскресеньям Эли нянчила теща…
