В конце концов, одна Михаль в него и верила, даже в те недели или месяцы, когда сам он верить перестал и от отчаяния перестал мечтать о той минуте, когда прочтет ей написанный им рассказ, удавшийся рассказ, и увидит, как она вспыхнет от магической силы этого текста. Зеев мог это сделать сейчас, но не знал, возникнет ли такая искра. Написанное было не так легко принять, и могло оказаться, что его жене будет трудно это читать.
Во второе письмо были вложены самые пронзительные слова Офера – во всяком случае, так казалось Зееву. Оно было написано после длинной беседы с Авраамом в его кабинете и стало результатом внезапных озарений и проникновения в факты, которые возникли в тот час в мыслях у Зеева. Офер анализировал в своем письме страх родителей перед ним и перед его инакостью. Он пытался объяснить и себе, и им причину этого страха. Письмо заканчивалось тяжелой фразой: «Вы годами пытались морить меня голодом, лишить меня того, в чем я нуждаюсь, пытались уничтожить меня, чтобы моя жизнь не была лучше вашей, чтобы в моей жизни не отразилось, как в кривом зеркале, убожество вашей жизни». А подписался Авни теми же словами, что и в первый раз: «Уже не ваш сын, Офер», добавив внизу: «Продолжение следует».
Со стилистической точки зрения второе письмо было более утонченным, чем первое. Зеев повторял выражения, присутствовавшие в первом письме, и те обороты речи, которые обнаружил, перечитав его. Он старался сделать так, чтобы интонации Офера выглядели искренними и правдоподобными. Кроме того, Авни добавил выражения, слышанные им в классе или на переменах, которые в конце каждого дня он вносил в свои тетради. Зеев также изучил, как можно, работая локтями и кистями рук, не прикасаться пальцами к чистому листу бумаги, на котором писал чистовик. Для второго письма он купил другой конверт, а стерильные перчатки на этот раз не выбросил в мусорку дома, а запихнул в карман брюк и бросил в одну из урн возле школы. Письмо оставалось в почтовом ящике два дня, а потом исчезло.
Михаль смотрела на мужа возбужденно и выжидающе.
– Ну, так что ты там написал?
– Минутку. Позволь объяснить.
У женщины не хватало терпения.
– Руководитель дает вам задания? Как это проходит?
– В принципе, да. Михаэль задает слушателям упражнение – написать нечто на какую-то тему, и они приносят свои писания в класс и вместе обсуждают. Но это не то, что делаю я. У меня возникла одна идея. Даже и не связанная с семинаром. Хотя, возможно, под его влиянием. Я работаю над чем-то более серьезным и более длинным.
Жена улыбнулась Зееву, как будто ей было ясно, что он не станет корпеть над заурядными упражнениями по письму.
– Итак, может, господин писатель соизволит рассказать, о чем он пишет?
– Не знаю. – Колебания Авни были искренними. Он не пытался возбудить таким образом любопытство Михали. Реакцию своих предыдущих читателей Зеев увидеть не мог. Ни реакцию родителей Офера, ни реакцию ментов. Он мог только угадать ее. А вот лицо своей жены во время чтения он видеть мог.
– Ну, как пожелаешь, – сказала она. – Мне очень-очень хочется это прочесть. И кроме того, я хочу, чтобы мы сейчас это отпраздновали.
– Отпраздновали? Праздновать пока нечего. Сперва ты должна прочесть это и сказать, понравилось ли тебе, – возразил Зеев.
Дать ей письма – или не давать?
Он положил перед Михалью открытую тетрадь. На стол. Ее взволнованность приманила его.
– Я еще не перенес это на компьютер, – сказал он. – Пока что всё в тетрадке. Сейчас есть три полных письма, или три части.
– А, это рассказ в письмах! – воскликнула женщина и начала читать.
* * *
Эли крепко спал и не подавал голоса, но Зеев чувствовал, как сон его сына тяжело давит на каждую натянутую струну его нервов. Больше всего он боялся, что ребенок проснется и заплачет, и Михали придется, прервав нить своего чтения, пойти к нему, или что он сам будет вынужден подойти к младенцу и пропустить ее реакцию. Зеев пристально следил за глазами жены, движущимися по буквам. Не пропустил ни единого движения мышц ее лица. Если Эли проснется, они не смогут поговорить о тексте сразу после прочтения, а вынуждены будут дожидаться вечера. А до этого все эмоции увянут.
Третье письмо было не только длинней других, но, в глазах Зеева, и сложнее, потому что ссылалось на предыдущие письма, и в нем была вероятность того, что читающий усомнится в подлинности и правдоподобии личности написавшего. Как и два предыдущих, третье послание начиналось с обращения «папа и мама», и вслед за этим Офер сразу ставил вопросы, связанные с предыдущими письмами.
Где вы читали те два письма, которые я вам послал? В моей комнате? В гостиной? И какие думы думали, когда их читали? Говорили ли вы себе, что это не от меня, что не может быть, чтобы это было от меня, – чтобы защитить себя от боли, с которой они написаны? И что вы с ними сделали после того, как прочли? Уничтожили, чтобы больше не видеть тех слов, которых не желаете слышать? Да только я никогда не перестану писать.
Третье письмо Авни опустил в почтовый ящик в середине дня, почти не испытывая при этом страха. Руки у него были в тонких кожаных перчатках, купленных в магазине запасных частей для автомобилей, как бы для езды на мотороллере.
Зеев пытался представить себе, что за мысли проносятся в голове Михали. Она была серьезна. Один раз ей не удалось разобрать слова «когда я был погребен», и она спросила мужа о них, а в другой раз ему показалось, что она подняла от письма голову и этак странно на него посмотрела.
– Что? – спросил он.
А Михаль снова опустила глаза на черную тетрадь и продолжила читать. Закончив, она взглянула на него и очень просто спросила:
– Что это?
– То есть? – отозвался Авни.
– Это письма нашего Офера? Офера из нашего дома?
Зеев знал, что его жена будет превосходным читателем – исчезновение Офера и его безрезультатные поиски глубоко проникли в ее сознание и сны.
– Да. Письма, которые он написал родителям и в которых объяснил, что случилось, – ответил мужчина.
Михаль не отреагировала. Ее муж подождал с минуту и спросил:
– Ну, что скажешь?
Она все еще не сказала ни слова про сами письма. Ни про их содержание, ни про их стиль.
– Что значит «объяснил, что случилось»? Откуда тебе знать, что случилось? – заговорила она, наконец.
– А я и не знаю, – ответил Зеев. – Я пытаюсь себе представить. В этом вся соль. Я пытаюсь проникнуть в его мировоззрение и понять, что там случилось.
– Но как ты можешь писать такое, не зная, что случилось на самом деле?
– А вот так и могу. Это детектив, а не газетная статья. Мне до лампочки, что случилось. Меня интересуют душевные процессы, которые с ним произошли. Или, если уточнить, процессы, которые в моем представлении с ним произошли и в результате которых он пропал.
