Илана попросила извинить ее и вышла из кабинета, чтобы продолжить беседу по телефону. Маалюль стал расспрашивать про расследование, и Авраам Авраам рассказал то, что знал. В начале недели, после того как в предместьях Брюсселя, на картофельном поле, было найдено тело Иоганны Гетц, арестовали ее сожителя и опубликовали этот факт в СМИ. Это для понта. У сожителя было твердое алиби: в тот уик-энд, когда женщина исчезла, он гостил у родственников в Антверпене. Полиция надеялась, что арест и реклама заставят убийцу быть менее осторожным. Через два дня сожителя отпустили, и вместо него был задержан хозяин квартиры, которую снимала Иоганна. Он жил в том же доме, на третьем этаже. Пенсионер, в прошлом директор школы, внешне довольно странный, с пронзительным взглядом и прической в стиле Альберта Эйнштейна. Не зная французского и лишь просматривая газеты, Авраам Авраам понял, что бывшие ученики и коллеги рассказывали всякие шокирующие подробности про эксцентричность своего директора и про его странные повадки. Не был ли и этот арест чем-то вроде трюка, инспектор не знал. В залах заседаний штаб-квартиры Брюссельской полиции демонстрировались бесконечные чертежи, относящиеся к разным периодам постройки дома убитой, воздвигнутого в начале двадцатого века, и он решил, что полиция может искать боковые выходы, возможно, когда-то заблокированные – видимо, следователи считали, что напавший (или напавшие) на Иоганну вытащил ее из квартиры или из дома не через главный вход. Директор находился под арестом до утра субботы, а затем был задержан другой сосед, голландец лет тридцати с хвостиком, безработный, приехавший в Брюссель несколько лет назад. Вероятно, он-то и был убийцей. В последнем разговоре с Авраамом по телефону Жан-Марк Каро назвал этого соседа психопатом.
Илана вернулась в кабинет успокоенная и улыбающаяся и сразу вмешалась в разговор:
– Я что, пропустила рассказ?
– Но как они на него вышли? – поинтересовался Маалюль.
– Честно говоря, не знаю, – признался Авраам. – Может, с помощью ее чулка.
– Какого еще чулка?
– Тело было обнаружено без чулка. Шерстяного, розового. Они по поводу этого чулка просто сходили с ума. Почему, я не понял. Все были уверены, что именно чулок и выведет их на убийцу. Поди знай, может, так оно и случилось. Вечером я позвоню Жан-Марку, поблагодарить его за гостеприимство, – и спрошу, нашелся ли чулок.
Напряжение слегка разрядилось, и они вернулись к делам. Илана завершила заседание.
– Прежде всего я прошу всех успокоиться. Как я уже говорила, тут нет критики в чей-то адрес, и я не хочу, чтобы нечто подобное легло тенью на расследование. Договорились? Мы не делаем выводов и не отбрасываем никаких версий. Дождемся результатов из лаборатории и поглядим, есть ли что-то, над чем стоит поработать. Кроме того, продолжим искать свидетелей, видевших, как выбросили этот ранец. Эяль, я хочу, чтобы ты продолжил рыть в этом направлении. Ави, ты пригласишь родителей Офера на дополнительную беседу и попытаешься деликатненько проверить их версию; посмотришь, нет ли там противоречий, чего-то, что попахивает замалчиванием или желанием запутать следы. Но я не хочу дать им почувствовать, что мы сомневаемся в их показаниях, так что делай все очень тонко. Мне важно, чтобы ты провел с ними дополнительные дознания, хорошо? Принимаешь? Если хочешь, останься на пару минут, и мы поразмыслим вместе над стратегией этого расследования. Есть еще направления, которые мы хотим проверить?
Шрапштейн и Маалюль промолчали. А когда все уже встали, чтобы уйти, Авраам Авраам вдруг сказал:
– Да. Думаю, мы еще не закончили с опросом соседа, учителя английского, Зеева Авни. Он позвонил мне в четверг в Брюссель и попросил о дополнительной встрече. Возникло ощущение, что мужик нервничает. Он сказал, что хочет сообщить сведения, не связанные с этим расследованием, но уперся, что беседовать хочет только со мной. Такое чувство, что ему хочется поговорить и что ему есть что сказать помимо того, что он уже нам сообщил.
– Я тоже считаю, что это направление стоит проверить, – сказал Элиягу, а Авраам добавил:
– Мне чутье подсказывает, что его участие в этой истории больше того, что он рассказал, и если мы будем делать прослушку, его бы я тоже послушал.
– Ну так поговори с ним, что за проблема? Когда он приедет в участок?
– Нужно ему позвонить. Я приглашу его на сегодня или, может, на завтра, на утро.
Илана выглядела теперь какой-то другой, и Авраам Авраам спросил себя, с кем и о чем она говорила по телефону.
– Я не хочу никаких столкновений между двумя направлениями, – заявила она. – И у нас достаточно оборудования, чтобы подключиться к любому, кого мы посчитаем нужным для расследования.
* * *
По пути домой инспектор заскочил в участок и взял из своего кабинета папку с делом. Оттуда поехал на улицу Гистадрут и припарковался чуть поодаль от дома родителей Офера, на другой стороне улицы. Некоторое время он сидел в машине и ждал.
Илана постаралась закончить заседание в примирительном тоне, и все же единственное, чего ему теперь хотелось, – это вернуться домой, поспать пару часиков, переварить или, возможно, забыть то, что случилось, и попробовать снова продумать продолжение расследования. Авраам отказался от раннего совместного обеда и на десять минут остался в кабинете Лим после ухода Маалюля со Шрапштейном.
– То, что ты сейчас сделал, – это плохо, – сказала ему Илана, но он решил не отвечать. – Ты попытался его унизить, а он этого не заслуживает. Он работает в связке с тобой, а не против тебя. И я хочу, чтобы ты знал: мысль о пересмотре нашей версии исходит от меня, а не от него.
Авраам не знал, как это могло смягчить его горечь. И если это действительно полковник предложила пересмотреть их подход к делу, почему она не дождалась его возвращения? Но спрашивать смысла не было, а может, он и не был на это способен. Главное, что беседу с родителями Офера оставили за ним.
Жалюзи на окне их квартиры были раздвинуты. Там никого не было видно. Инспектор мог постучаться в дверь, но чувствовал себя слишком усталым и взвинченным и все еще не знал, как можно «деликатненько» (слово Иланы) проверить правдивость их слов.
Салон патрульной машины охлаждался кондиционером, но руль раскалился от солнца. Ехавшие мимо водители замедляли ход, думая, что инспектор ловит нарушителей. Почтальон с красной сумкой на плече переходил по улице от двора к двору. С такого расстояния Авраам Авраам не мог разглядеть, принес ли тот что-то родителям Офера. И ему никак не удавалось припомнить, выходит балкон Зеева Авни на улицу или на задний двор.
Возле автомобиля инспектора остановилась еще одна машина. Водитель жестом попросил опустить стекло и спросил, знает ли он, как проехать в Азур, – и именно в эту минуту Авраам увидел Хану Шараби. Она вышла из дома, повернула налево и медленно пошла по улице. На ней были серые брюки от тренировочного костюма, желтая кофта и вьетнамки, а в руках она держала кошелек. Хана вошла в продуктовую лавку, ту самую, куда каждое утро спускался Офер. Через несколько минут полицейский увидел, как она возвращается к дому с двумя розовыми пластиковыми пакетами в руках. Кошелек, видимо, был теперь засунут в пакет с продуктами. Объявления с фотографией Офера все еще были развешаны на электрических столбах по всей улице, и Шараби старалась не смотреть на них. Авраам провожал ее взглядом, пока она не открыла входную дверь и не исчезла на лестнице, а потом поехал домой.
