– Звонка, который был вчера утром, помните? – подсказал инспектор.
Хана сделала вид, что пытается вспомнить, и в конце концов кивнула:
– Да.
– Можете объяснить мне, почему вы о нем не сообщили?
Шараби не ответила, и Авраам задал другой вопрос:
– Можете сказать мне, что говорил звонивший по телефону?
– Кто-то сказал, что знаком с Офером. И что потом он позвонит и скажет, где он.
Инспектор решил немного потянуть время, посидеть, не говоря ни слова. Дать матери Офера возможность самой осознать важность этого сообщения. А следующие его фразы были произнесены голосом, который становился все громче и перешел на крик – крик, в котором была настоящая, ненаигранная ярость:
– Мы три недели ищем вашего сына; уж не знаю, сколько полицейских задействовано… Переворачиваем каждый камень. Я сам засыпаю с Офером Шараби в мыслях и утром просыпаюсь с ним. А вам звонит кто-то, кто говорит, что он знает, где находится Офер, – и вы ничего об этом не сообщаете. А потом приходите сюда и продолжаете скрывать это и говорить, что сообщили мне все, что знаете… Вы что, совершенно свихнулись?! Вы ж понимаете: мало того, что вы подвергаете опасности своего сына, ваши действия – это серьезнейшее нарушение закона! Вы когда-нибудь слышали о торпедировании следственного процесса? Вы знаете, что я могу арестовать за это вас обоих?
Авраам думал, что Хана опять ему не ответит.
Он встал и начал расхаживать по узкой комнате, от стены к стене, от стены к стене, а потом, понизив голос, почти шепотом, не уверенный, что женщина услышит его, сказал:
– Что бы вы ни произнесли, этого вы не объясните. И все же я прошу вас сказать, почему вы нам ничего не сообщили?
Расхаживание по комнате помогло полицейскому. Хана Шараби пыталась уследить за его движением, и ему удалось заглянуть в ее зрачки. В них он увидел страх – и почти раскаялся. Ему захотелось снова выйти из следственной камеры, сию же минуту, и дать ей возможность прийти в себя. Она тоже выглядела так, будто три недели не спала. Рафаэль Шараби рассказал Аврааму на прошлых допросах, что по ночам их одолевают кошмары. Сумка, которую Хана держала в тот первый вечер и на следующий день, исчезла, как будто с того момента, как вернулся муж, ей больше не нужны были ни кошелек, ни ключи, ни мобильник.
– Мы не думали, что он знает Офера. Мы решили, что кто-то над нами издевается, какой-то псих, – тихо сказала женщина, повторяя слова Шрапштейна, словно не только следователи подслушивали ее разговоры, но и наоборот.
– Я вам не верю, – сказал инспектор и продолжил расхаживать по камере, на этот раз короткими кругами, вокруг стола и вокруг Ханы, так что часть его слов была произнесена у нее за спиной. – Я не верю, что маме, которая вот уже три недели ищет сына, кто-то сообщит по телефону, что он знает, где этот сын находится, а она возьмет да и плюнет на это. Такого не бывает, такой мамы не сыщешь в мире. Ведь все, что вам нужно было сделать, это позвонить мне и сказать: «Какой-то псих позвонил нам и сказал, что он знает Офера; поступите так, как сочтете нужным. Он сказал, что вечером позвонит вам и сообщит, где наш сын». Ведь так? А может, он действительно что-то знает? Мы бы зафиксировали этот звонок и накрыли звонившего. Вам известна хоть одна мать в мире, которая упустила бы такой шанс?
– Он не перезвонил, – сказала Шараби, и полицейского снова прорвало:
– Но ведь заранее вы этого знать не могли? Никто не мог этого знать! Как я должен расценить ваш поступок? Или что вы круглая дура, действительно дура, если решили, что об этом разговоре не стоит докладывать, – или что то, что стряслось с Офером, вам безразлично, или что вы знаете, что с ним стряслось, и поэтому тот звонок вам неважен! Что вы выбираете? Какой вариант кажется вам верным?
* * *
Он пять минут прождал Шрапштейна в старой следственной камере в конце коридора, но тот не пришел.
Они договорились встречаться каждые полчаса, пока допрос не дойдет до критической точки. Теперь на часах было четыре минуты одиннадцатого. Неужели Рафаэль Шараби уже рухнул, как то и предсказывал Эяль? И если да, то что открылось там, в развалинах?
Нервы у Авраама были натянуты, как никогда раньше. Еще и от усталости. Может, стоило прислушаться к предложению Иланы, и пусть бы она сама допрашивала Хану Шараби вместо него?
Инспектор попросил дежурную, чтобы она, если увидит Шрапштейна в коридоре, передала ему, что он вышел на улицу. Там Авраам закурил еще одну сигарету и присел на ступеньку крыльца. Он все колебался, не зная, как сообщить Хане Шараби то, что пугало его со вчерашнего дня. Приближалась та минута расследования, когда, согласно его плану, Хану нужно было кое о чем спросить – о том, чего не знал никто. Ни Шрапштейн, ни Илана. Авраам обязан был задать этот вопрос – не для того, чтобы сломить мать, а, наоборот, чтобы она дала ответ, который удовлетворил бы его.
Инспектор жалел о своей вспышке. Когда он, хлопнув дверью, вышел из камеры, Хана Шараби проводила его прибитым и ненавидящим взглядом.
…Просматривая видеозапись, инспектор увидел в своих движениях тревогу и неуверенность. Они были очень заметны, когда он вернулся в камеру и медленно переставлял свой стул с обычного места напротив Ханы к углу стола, чтобы быть рядом с ней, на расстоянии шепота. Теперь они сидели так же близко, как некогда на кровати Офера.
– Чего вы от меня хотите? – спросила женщина.
– Еще одно, и вы можете уйти, – пообещал Авраам.
Как же Хане хотелось поверить в то, что он сказал!
– Я хочу поделиться с вами еще одной волнующей меня проблемой, связанной с ичезновением Офера, – продолжил инспектор. – Ладно? Вы с самого начала, как пришли в участок, говорите, что Офер вышел из дома в среду, без четверти восемь, и направился в школу, так?
– Да.
– И вы уверены, что он шел именно в школу? Вы тогда не знали, как не знаете и сейчас, о каких-то других его планах?
– Я же вам сказала, что нет.
Увидел ли Авраам искру надежды в уголках ее глаз? Или, может, облегчение? После всех этих вопросов про письма и про телефонный звонок, который Шараби скрыли, он снова перешел к Оферу, к тому утру, когда подросток пропал. Щеки женщины все еще дрожали.
Полицейский подтащил к себе картонную папку и вынул из нее листок бумаги.
– Это расписание занятий Офера. Как вы помните, я взял его из ящика в комнате вашего сына. В общем-то, мы нашли его вместе с вами. А вчера вечером я проверил у его учительницы, верное ли это расписание. Оказалось, что да. И, согласно этому расписанию, в среду у Офера первых два урока, с восьми до десяти, – алгебра, а потом идут урок английского, час физкультуры, час социологии и час спорта.
Авраам посмотрел на Хану. Подождал ответа. Она представления не имела, к чему он клонит.
Затем полицейский вынул из папки другой листок.
