Все это Авраама уже не интересовало.
Сказать было нечего, и какое-то время они сидели в молчании.
– Куда-то уезжаешь? – спросила Илана.
– Куда? – откликнулся инспектор. – Останусь дома. Может, наконец, малость наведу там порядок.
* * *
Возвратившись в участок, он попытался поймать компьютерную группу, но не смог. Нужно было снять со страницы пропавших на полицейском веб-сайте фотографию Офера. С экрана компьютера на Авраама глядел худенький подросток с намеком на черные усики под носом. И другие пропавшие тоже смотрели с маленьких фоток. Иногда уже очень старых. Там были ребята и девчонки, которых видели в последний раз в 2008 году, а то и в 1996-м, и в 1994-м. Инспектор увеличил одну из фотографий. «Полное имя: Михаил Лутенко, пол – мужской, год рождения – 1980. Родной язык: русский, другие языки: иврит. Рост: 173; нос: обычный; комплекция: худой; цвет кожи: светлый. Очки: не носит: место проживания: Рамат-Ган. В последний раз видели: в Рамат-Гане. Дата исчезновения: 23.06.1997».
Кто-то тихо постучал в дверь. Это была Литаль Леви, дежурная, которая в день рождения Авраама позвонила ему, чтобы сообщить об анонимном телефонном звонке по поводу Офера.
– Кто-то оставил это для вас, – сказала она, войдя, и протянула ему коричневый конверт, на котором черными чернилами было написано: «Инспектору Ави Аврааму».
– Он еще здесь? – Авраам поспешно встал, но Леви сказала, что мужчина, оставивший конверт, уже ушел. Она успела спросить инспектора, не хочет ли он с ней пообедать, но тот уже выскочил на улицу. Зеева Авни нигде не было.
Закурив сигарету и присев на ступеньки, Авраам прочел письмо.
Здравствуйте, инспектор Авраам!
Вы, без сомнения, удивитесь этому моему письму. На самом деле я и не думал Вам писать, пока не увидел в газетах репортажи об Офере Шараби и не понял, что и мне тоже положено сказать заключительное слово. Конечно же, этот этап моей жизни останется со мной на веки вечные, но мне бы хотелось двинуться дальше, как и Вам, разумеется. Больше всего на свете мне хотелось бы встретиться и поговорить с Вами не в полиции, а в каком-то более приятном и дружественном месте, продолжить – вернее, начать – беседу, которую я надеялся с Вами провести и не сумел. Но поскольку это нереально (не так ли?), я вынужден написать Вам письмо – тоже, конечно, вещь спорная (а кто-то скажет, что и несколько абсурдная), если учесть обстоятельства нашего с Вами знакомства.
Прежде всего мне важно, чтобы Вы знали: я еще должен как-то свыкнуться с тем, что сотворил, даже и теперь, когда обнаружил (в известной мере, разумеется, – мне не все известно), насколько существенной была моя роль в разоблачении родителей Офера, а может, именно поэтому. Совершенно ясно, что Рафаэль Шараби заслужил свое наказание, и мне не хотелось бы, чтобы это было иначе. Но мне тяжело оттого, что я оказался пружиной капкана, который Вы ему расставили (если это не звучит слишком самонадеянно). Задним числом я предпочел бы отказаться от Вашего «великодушного предложения» или, если точнее, оказаться человеком, который способен на отказ. К сожалению, я пока еще не таков. Когда я грызу себя за малодушие, из-за которого принял Ваше «предложение», я пытаюсь убедить себя, что у меня не было выбора, – из-за жены и сына. И говорю себе, что сегодня располагаю компроматом против полиции. Мы находимся нынче почти в равном положении, не так ли? Вам известны обо мне вещи, о которых я не желал бы никому сообщать, и я тоже знаю о Вас нечто, что Вам не хотелось бы разглашать (это не угроза).
Второе, что я хотел Вам написать – это то, что наша с Вами встреча глубоко меня разочаровала (я надеюсь, Вы сможете правильно понять мою искренность). Когда мы встретились, у меня возникло чувство, что у нас может выйти откровенный разговор, но, видимо, я в Вас ошибся. С первой же минуты Вы не понимали ни меня, ни моих намерений, поспешили меня осудить, и все, что я рассказал вам о своем участии в Офере, обернули в подозрения против меня – да настолько, что мне самому сегодня трудно вспоминать об отношениях с Офером, не заподозрив в них какие-то не те поползновения. И за это мне трудно Вас простить. Под конец Вы воспользовались моим доверием и уважением к Вам, чтобы достичь своих целей (кстати, Вы уже продвинулись в чине или получили благодарность за «успехи»?).
И последнее: это мне важнее написать для себя, чем для Вас, и связано это с писательством. То, что я начал писать, я продолжать не буду, по этому поводу не беспокойтесь; хотя сегодня я понимаю истинную силу писем, которые написал. В общем-то, без моего собственного ведома (теперь Вы мне верите?) эти письма вместили правду – правду художественную и правду фактическую – задолго до того, как она стала известна всем вам. Возможно, это то, что люди имеют в виду, когда говорят о наитии. Я ощущаю определенное удовлетворение (и трепет), когда думаю про то, как родители Офера читают его письма, полные обвинений, которые он осмелился бросить им в то время, как они скрывали от всех свою вину. И это подталкивает меня писать, несмотря на все запугивания (не только от Вас, но и от других). Не знаю, что я напишу, но знаю, что это произойдет, и довольно скоро. Может быть, это будет книга о следователях полиции? Мой сын Эли подошел к возрасту, когда ему нравится слушать истории, которые я сочиняю, пусть он и не все понимает; и может быть, именно детская литература – верное для меня направление.
Расстанемся друзьями?
Зеев Авни.
NB. Если Вы случайно решите меня разыскать – конечно, через несколько недель, – то не ищите по прежнему адресу. Мы собираемся переехать, хотя никто в доме не знает о моей причастности к этому делу (и хотелось бы, чтобы так оно и осталось). Это не то место, где нам хотелось бы растить Эли, да и в любом случае я собирался переехать.
Подшить ли это письмо в папку дела? Или выбросить в мусор? Или сохранить до последующего следствия, с которым, как выяснится, Зеев Авни как-то связан? За все годы работы в полиции Авраам не встречал человека такого типа, как Авни, приложившего все возможные усилия к тому, чтобы стать объектом для полицейского расследования. Судя по всему, Зеев испытывал острую потребность в чем-то исповедаться, только вот инспектор не сумел обнаружить, в чем именно. Может, Авни и сам этого не смог.
* * *
Марьянка прилетела неделю спустя. В понедельник, в четыре дня. Коротко подстриженные каштановые волосы; синие джинсы и розовая кофточка, коротенькая, в цветочек; на ногах спортивные туфли. Они с Авраамом дважды расцеловались в щеки, после чего он взял у нее серебристый чемодан и покатил его к стоянке. При этом инспектор не смог не вспомнить про чемодан, в который был запихнут Офер, и его гостья как будто бы заметила тень, набежавшую на его лицо.
В предыдущий уик-энд Авраам привел в порядок квартиру. Много месяцев миновало с тех пор, как там в последний раз побывала женщина, и почти два года с тех пор, как она осталась в ней ночевать. В четверг, в последний рабочий день, инспектор, смотавшись пораньше, поехал в промышленную зону Южного Холона и купил там раскладной диван, а потом опустошил маленькую комнату, служившую одновременно кабинетом и кладовкой. Коробки со старыми бумагами, частично связанными с работой, а частично – с личной жизнью, он спустил на склад под лестницей, два пыльных вентилятора и старую стереосистему выбросил в мусорный бак, а рабочий столик с компьютером перенес в гостиную. Когда наступил вечер, Авраам при унылом свете от свисающей с потолка грязной люстры надраил окна, понадеявшись, что ничего не упустил. А наутро выскреб остальные комнаты, в особенности кухню, и поехал в Тель-Авив отовариться на базаре Кармель – накупил зелени, фруктов и разных специй с орешками, и приобрел новое белье для раскладного дивана, который доставили в воскресенье утром. Он не знал, будут ли они с бельгийской гостьей ужинать дома, да и вообще не знал, будут ли они проводить вместе все то время, что Марьянка проведет в Израиле. В субботу он на всякий случай многие часы рыскал по Интернету в поисках лучших ресторанов Тель-Авива, а кроме того, решил, что если Марьянка предпочтет обед или ужин у него в квартире, он скажет ей, что обычно ест не дома, и пригласит ее сходить на пару за покупками в местный супермаркет. Стоит ли ему строить планы на вечера, полицейский тоже не знал.
