Русских было не так чтобы и много. По идее, его бойцы должны были удержаться. Но волна взрывов в занятой японцами траншее поставила крест на этих надеждах. Он понял – это провал. Полный. Потому что повторить подобное наступление в обозримом будущем он уже не сможет – для того не было ни сил, ни средств. С живой силой еще можно было как-то уладить дела, оголив фланги. Он ведь понял, что новую систему обороны можно прорвать только по-настоящему массированным натиском. Но что делать со снарядами? После стольких дней непрерывной долбежки их осталось совсем мало. Да и моральное состояние войск было теперь ниже некуда.
Погруженный в эти мысли он продолжал наблюдать за развитием событий. А когда заметил, что часть солдат, выбитых контратакой из траншеи, все же прорвалась через пулеметы, ушел к себе в палатку, распорядившись самым тщательным образом выживших бойцов опросить. Если и не для себя, то для того, кто займет его пост после отстранения от должности. Такой провал! Если бы он знал, что вся эта история – только начало…
Куропаткин не стал сразу переходить в наступление. Да и зачем? Японцы худо-бедно канавок эрзац траншей накопали и пулеметы расставили. Не на фланкирующих позициях, ясное дело. Но все же. Поэтому лобовая контратака ему мыслилась неразумным расходом человеческих жизней, стоящих под его началом. Во всяком случае, без подготовки.
Поэтому, дав японскому лагерю прийти в уныние от известия о столь печальном провале, он незадолго до сумерек распорядился всеми батареями шестидюймовых пушек открыть огонь по позициям южного фланга противника. Самого края. А потом, когда уже начало смеркаться, отправил часть подчиненных Ренненкампфа обозначить атаку фланга с целью обойти противника.
Боя толком и не было. Так – возня небольшая. Тут и сил для натиска оказалось задействовано чуть, и особой обороны у противника не было. Но это и не важно. Алексей Николаевич твердо знал – в штабе Куроки знают о том, что почти вся кавалерия Маньчжурской армии сведена в отдельный корпус, стоящий в тылу, в резерве. А значит что? Правильно. С очень высокой вероятностью эту атаку могут воспринять очень серьезно. Удар крупной массой кавалерии во фланг деморализованной армии – вполне себе разумное решение. Особенно в ночи, когда японцы толком не смогут воспользоваться пулеметами для отражения натиска.
Не прошло и получаса, как с воздухоплавательного батальона доложили – японцы пришли в движение. Наблюдалось это не ясно, конечно. В темноте-то. Но все одно – пропустить движения больших масс людей в отблесках костров было сложно…
Всю ночь японцы проводили перегруппировку своих войск.
Всю ночь японцы провели на ногах, маршируя и проводя экстренные земляные работы.
Всю ночь они вели спорадический огонь по одним им видимым целям. Ведь войск корпуса Ренненкампфа там уже давно не было. Оставались всего две казачьи сотни, да и те – сильно рассеянные, дабы минимизировать потери, резвились, создавая как можно больше шума.
Генерал Куроки не спал.
Вокруг него находились в непрерывном движении войска. Куда-то стреляли пушки, долбили пулеметы и стрелки, пытаясь отразить натиск противника. Его не было видно. Никто не мог точно сказать, где он, какова его численность и каков маневр. Это удручало. Лишь серое небо радовало, возвещая скорый рассвет, который должен будет все прояснить. Он ждал лучи восходящего солнца с какой-то особой надеждой...
А вот Куропаткин смог неплохо вздремнуть. Почему нет? Инициатива-то находилась в его руках. Настолько, насколько это вообще было возможно. Войска третьего пехотного корпуса Маньчжурской армии выдвинулись из резерва на свои позиции. Артиллеристы, должным образом отдохнувшие с вечера, были свежи и бодры, находясь при орудиях.
- Ваше Превосходительство, - наконец, произнес начальник штаба, следивший за часами. – Время.
- Начинаем, - кивнул генерал и, завершив завтрак, уверенным шагом направился в командный центр, куда уже «ускакал» начальник штаба, начиная «заваривать кашу».
Вся артиллерия, что была в распоряжении Маньчжурской армии ровно в четыре часа по местному времени начала обстрел японских позиций. Кто дотягивался – бил по центру. Остальные – обрабатывали доступный им участок, отвлекая и дезориентируя.
А пехота третьего Маньчжурского корпуса, поднятая свистками командиров, неровными цепями устремилась вперед. В атаку. Каждому бойцу выдали по гранате и приказали молчать, пояснив, что лишний шум – это кровь. Их кровь. Не нужно привлекать внимание раньше времени.
Артиллерийские наблюдатели старательно отслеживали ситуацию с замаскированных наблюдательных пунктов. Ведь требовалось вовремя перенести огонь дальше – за линию укреплений. Дабы отсечь возможную контратаку противника и позволить своим ворваться в пусть и жидкие, но траншеи японцев.
Этот корпус был одно название - около пятнадцати тысяч человек. В то время как у японцев только в центре стояло не меньше тридцати. Да, совершенно деморализованных солдат, уставших и не спавших всю ночь, но все же весьма многочисленных. Однако применение новой и непривычной практики артиллерийского наступления, в сочетании с массированным использованием пусть примитивных, но гранат, позволило серьезно компенсировать этот недостаток.
Японцы попадали на дно траншеи с первыми взрывами. Особой бравады уже не наблюдалось. Когда же снаряды стали падать в глубине их позиций – начали медленно приходить в себя, отряхиваясь от земли, которой их завалило. Трясли головой, пытаясь избавиться от звона в ушах и общей дезориентации. К тому моменту русская пехота смогла выйти уже на триста метров. И побежала вперед что было сил. Молча. Лишь сопя и громыхая сапогами. Не привычная тактика. Обычно так не поступали. Но приказ генерала не обсуждали. Не такое уж и большое расстояние…
То здесь, то там стали раздаваться выстрелы и крики. Японцы поняли, что их атакуют. Но было уже поздно. Долго ли триста метров бежать?
Раз – и на головы не вполне пришедших в себя японцев полетели гранаты.
Гранаты – одно название. В мастерских Харбина и Хабаровска из боеприпасов для малокалиберных пушек Гочкиса делал «бомбочки» совершенно архаичного типа. Вынимали снаряд, деактивировали капсюль, после чего засыпали обратно заряд порох и затыкали все деревянной ручкой, выполнявшей, заодно, роль пробки. Фиксация «деревяшки» на нескольких гвоздях, проходящих насквозь и расклепанных с обратной стороны. Просто и банально, но крепко. В этой самой ручке было просверлено косое отверстие с вставленным туда коротким фитилем. Вот его-то и требовалось подпалить перед броском, из-за чего всем бойцам требовалось тащить с собой в бой уже подожженные бечевки, пропитанные селитрой или какие иные приспособления.
Не самый удобный способ, мягко говоря. Но мощность заряда, заключенного в гильзе 37-мм или 47-мм выстрела был вполне увесистым аргументом с довольно сильным фугасным действием. Особенно при массовом применении.
Но мы отвлеклись.
Метнули бойцы этот плод любви бульдога с кашалотом, в сторону врага. Припали на землю. А спустя какие-то секунды началась серия взрывов. То в траншеях, то рядом что-то ухало и бухало. Ну и японцы орали, попавшие под такой удар, что только добавляло какофонии.
