Поговорить о прибавке он решил сразу же, как только зайдет в лавку. Чего опасаться, если и так уже все известно? Не успел Фима переступить порог, как Марк Абрамович сам к нему подошел.
– Ефим, я не спал всю ночь. Вы знаете, с какой симпатией я отношусь к вам.
– Да, господин Левинзон.
– Поэтому я хотел бы обсудить вопрос о жалованье.
«Слава Богу, мне не пришлось самому начинать этот неприятный разговор», – с облегчением подумал Фима.
– Так вот, я прошу меня очень понять. В связи с ухудшением всеобщей безопасности я вынужден вам урезать зарплату. Поверьте, ничего личного! Коммерция и только коммерция! Вы вчера говорили за погромы. Я боюсь! Это может случиться в любой момент. Вы понимаете, о чем я говорю? В наше неспокойное время нужно быть предельно благоразумным. Я ни в коем случае не отказываю вам в работе. Боже упаси! Вы приехали с семьей и должны о ней заботиться. Трудитесь сколько хочите за девяносто копеек в день. Я считаю, для мастера без аттестата это очень приличная зарплата.
– А как же помощь ближнему? Я подумал…
– Молодой человек, не нужно делать поспешных выводов, не зная жизни. Когда горел ваш дом, вы побежали спасать имущество соседа?
– Нет. Мы старались изо всех сил хоть что-нибудь сберечь для себя.
– Так а я за что! Прекратите уже думать глупость и приступайте к работе. Вчера, после вашего ухода, нам сделали шикарный заказ!
Как ни парадоксально, но Левинзону хотелось верить и даже понимать его философию. Многовековой страх, передаваемый из поколения в поколение, сидел в нем так прочно, что никакими щипцами и давчиками невозможно было его извлечь из глубин души. Это болезнь, не поддающаяся лечению. Это обычный животный страх, помогающий сохранить жизнь.
Разговор огорчил Фиму, но, несмотря на обиду, он искренне поблагадарил Бога за жизненный урок и попросил милости для Марка Абрамовича. Он знал: все посылаемое в небесную канцелярию от чистого сердца рано или поздно возвратится обратно. На этот раз справедливость восторжествовала уже во второй половине дня! Купец Анцупов, узнав про беду семьи Разумовских, переселил их в большую комнату и пожертвовал погорельцам пятьдесят рублей ассигнациями.
Три года Ефим работал на Левинзона и одновременно готовился к художественно-промышленной выставке в Одессе. Он упорно трудился каждый день и до поздней ночи. Настоящий художник поймет, как трудно оторваться от работы, когда Муза стоит за спиной и подсказывает. Роскошь общения с ней дорогого стоит! Творческий процесс захватывает целиком. Никаких перерывов! Остановка может обернуться потерей капризной мадам. Неосязаемая субстанция одухотворяет, дает силы, притупляя голод и жажду. Она стимулятор всех жизненных процессов, будущий восторг и венец славы. Так случилось и с Фимой. Изготовленные для выставки украшения сразу же привлекли внимание знатоков и ценителей прекрасного. Изделия раскупились в первый же день. Никому не известного молодого мастера наградили и пригласили работать в Одессу.
Глава 24
Тфу на тех, кто подумал, что после выставки Ефим Разумовский в одночасье разбогател и стал знаменитым! Забывают даже гениев, если они не напоминают о себе новыми достижениями! Наш герой это понимал, поэтому, не задумываясь, принял приглашение. И что было делать в Киеве за полтора рубля после нескольких лет работы, когда в семье подрастало уже двое сыновей, а на просторах Черного моря жизнь кипела и приносила немалый доход в казну империи в виде шестидесяти миллионов рублей в год и ни копейкой меньше! Порт гудел днем и ночью, давая заработать всем без исключения, а мастерские десятичных и сотенных весов Ильи Самойловича Каца с удовольствием помогали гражданам не прогадать в столь щепетильном деле. Свивальные машины без устали крутили шнуры с веревками и тут же превращали их в толстые канаты. Ультрамарин, глицерин, мыло, черепица, паровые котлы, всевозможные ткани и конечно же контрабанда! Вейзмир, да разве перечислишь все, что помогало жить людям чуточку лучше соседей! И нужно быть совсем глупым, чтобы не понимать того, что на заработанные честным (и не очень) трудом деньги хотелось выглядеть!
Одесса встретила переселенцев суетой, криками носильщиков, периодически исчезающих в паровозном дыму, и красивыми православными храмами на привокзальной площади. Худой, невысокого роста извозчик окинул взглядом приезжих и, не задумываясь, предложил им поискать квартиру на улице Ремесленной.
– Откуда вам известно, кто мой муж по профессии? – подозрительно спросила Мэри «ясновидящего».
– А чего тут долго голову ломать! И так все ясно. По платью вашему – местечковые вы, а значит, мужик твой из ремесленников будет. Евреи мастеровые по многим статьям. Даже не сомневайтесь, перво-наперво вам дорога в ту сторону заказана. На Ремесленной церквей ваших еврейских пруд пруди. Выбирайте себе по душевному соображению и живите тихо на здоровье.
– Ты смотри, какой шустрый, – удивился Ефим, – враз все определил.
– Это потому, что мы одеты старомодно, – шепнула мужу Мэри. – Фима, я давно тебя хотела спросить, но все боялась, вдруг ты обидишься. Мне нравятся наряды городских женщин. Можно я куплю себе платье по ихней моде?
– Три года ты терпела и только сейчас говоришь об этом? Завтра же пойдем в магазин и купим не одно, а два платья. В конце концов, что скажут люди о жене ювелира!
Извозчик притормозил возле обшарпанной арки, ведущей в узкий двор-колодец.
– Вот здеся квартирка сдается. Если у вас гроши имеются, могу спросить хозяев.
Пока извозчик узнавал про жилье, Мэри разглядывала кусочек просматриваемого через арку двора. Два трехэтажных Г-образных дома стояли довольно близко друг к другу. Совершенно естественно от их слияния получилась буква «П» и маленький дворик, за что скажем большое спасибо Великому Петру, задавшему тон строить города «сплошной фасадой» в целях экономии. Водосточные трубы, балки и металлические конструкции уже давным-давно обветшали и требовали ремонта. Казалось, они держатся только за счет натянутых бельевых веревок с развешанными на них мокрыми вещами.
– Повезло вам, люди добрые, – радостно доложил извозчик. – Есть вам чудная квартирка и за очень неприлично дешевые деньги. Хотите взглянуть?
Фима с Мэри взяли детей и пошли за провожатым. Спертый воздух двора, замешенный на звонкой соседской брани, ударил в нос боксерской перчаткой.
– Шоб вы сдохли, уважаемая Евдокия Михайловна, на куче тряпья, которую вы мине каждый день развешиваете перед лицом!
– Какая нахальства – говорить поганые слова приличным людям! В отличие от вас, я стираю вещи хорошим хозяйственным мылом, а не настоянной золой.
– Вы бы сначала научились штопать мужнины портки незаметным стежком, а то, не ровен час, он выставит напоказ соседям свое богатство.
– А в рот вам не плюнуть? Нам есть что показать, поэтому и рвется там чаще, чем у некоторых завистливых особ!
– Я же не говорю вам ничего, когда вы жарите макрелю пятый раз на одном и том же масле! Наша квартира уже провоняла рыбьим жиром, а воздух во дворе сделался таким плотным, шо свежий ветер с моря не может пробиться сквозь дымовую завесу. Во как вы его закупорили!
